лошадь, которую Рокамболь передал ему в то же время, как и свою визитную карточку.
В конце коридора лакей отворил дверь, и виконт очутился в весьма странной комнате, по обстановке похожей на будуар султанши. На полу, устланном коврами, Рокамболь увидел широкую бархатную подушку, а на ней сидящую по восточному обычаю женщину. Цвет лица ее был смугло-золотистый, почти оливковый, лет ей было около тридцати. Она отличалась таинственной красотой, свойственной только этому племени. Костюм ее состоял из полупрозрачного платья яркого цвета, через которое виднелась шея, плечи, руки и нижняя часть обнаженных ног, на руках и ногах были надеты толстые золотые браслеты.
Рокамболь подал ей письмо сэра Вильямса, она взяла «го и взглянула на надпись, глаза ее заблистали, она вдруг вскочила на ноги, и на лице ее вспыхнули все вулканические страсти Индии.
Что произошло тогда между тропической девой и львом парижских бульваров — это тайна, но только потом Рокамболь поехал к маркизе Ван-Гоп, которая приняла его довольно любезно, предполагая, что он имеет какое-нибудь дело до ее мужа, к которому очень часто обращались по банкирским делам очень многие из знатных иностранцев.
Рокамболь же, под видом виконта де Камбольха, дождался маркиза Ван-Гопа и, рассказав ему историю того, как Дай Нахта любила маркиза, а также и то, что он был влюблен в индианку, передал ему ее письмо, в котором она писала маркизу, что она отравилась и должна скоро умереть, а потому и просит его заехать к ней проститься.
— Ступайте, — докончил Рокамболь, — сказала она мне, и попросите того человека, которого я любила, прийти проститься со мной, ибо я умру.
Маркиз встал, он чуть не задыхался.
Несколько минут собеседники молчали, но, наконец, маркиз заговорил первый, узнав от Рокамболя, что она отравилась соком плода манценило, поднял свою правую руку и, указав на кольцо, надетое у него на одном из пальцев, в которое был вделан камень голубого цвета, сказал:
— Она будет спасена: этот камень расходится в воде и служит противоядием против яда манценило.
— Она не умрет, — добавил маркиз, — клянусь вам. Затем он отправился вслед за виконтом де Камбольхом к Дай Натха.
Дай Натха оделась так, что маркиз был сразу ослеплен ее туалетом.
— Здравствуйте, братец, — сказала она по-английски, подходя к маркизу, — благодарю вас, что вы не отказали поспешить ко мне.
Маркиз был глубоко тронут и нежно пожал ей руку.
— Мне нужно поговорить с вами, — сказала она. — Я надеюсь, что вы не откажетесь уделить мне несколько минут времени. Мне бы хотелось сказать вам несколько слов.
Маркиз молча наклонил голову.
— Мой милый, — продолжала она, обращаясь к Рокамболю, — вы, верно, извините меня, если я вас попрошу оставить нас вдвоем.
Рокамболь немедленно исполнил эту просьбу. Тогда Дай Натха взяла своего двоюродного брата за руку и посадила около себя на диван.
— Вы знаете, друг мой, — сказала она, — как я вас любила. Вы были молоды, прекрасны, я хотела видеть вас для того, чтобы сказать вам, что, несмотря на то, что вы не исполнили своей клятвы, я вас любила в продолжение двенадцати лет и следила за вашей жизнью очами воспоминаний. Моя любовь, мой друг, походила на болезнь, но наступило время, когда чаша моего терпения переполнилась — это случилось сегодня. Я не имела больше сил влачить эту жизнь и отравилась.
Она достала при этом флакон и подала его маркизу. Маркиз невольно побледнел: в этом флаконе оставалось не больше половины красноватой жидкости. Он взял ее за руки.
— Я спасу тебя, моя милая, у меня есть синий камень.
— Бросьте его, мой друг, я должна умереть. Жизнь без вас — моя смерть.
Маркиз встал на колени.
— А если бы ее не было, вы любили бы меня? — спросила она вдруг.
— Я любил бы ее и мертвую, — ответил маркиз. Дай Натха вздрогнула.
— Я от вас потребую сейчас клятвы, — сказала она, — я умирающая.
— Я дам и сдержу ее.
— Если я расскажу вам тайну, клянетесь ли вы повиноваться мне слепо?
— Клянусь прахом наших отцов, Дай Натха.
— А могу я задать вам еще один вопрос?
— Да.
— Что бы было, если бы ваша жена была неверна вам?
— Ах! — вскрикнул маркиз.
Тот, кто увидел бы теперь маркиза Ван-Гопа и кто встречал его в свете — спокойным и хладнокровным, — тот не узнал бы его теперь. Маркиз был страшен. Он сделался бледен и смотрел на Дай Натха, как какой-нибудь змей, очаровывающий свою жертву.
Дай Натха улыбалась.
— Убей меня, клятвопреступник, — сказала она — убей прежде, чем получишь доказательства, которые я обещала тебе.
Маркиз вздрогнул — он вспомнил клятву, и его рука, поднятая над индианкой, мгновенно опустилась.
— Говори, Дай Натха, — крикнул он с бешенством, — и докажи. Если ты только сказала правду — умрешь не ты, а она! И я не буду любить Пепу Альварес уже за гробом: я буду любить тебя тогда живой и женюсь на тебе.
— Ты говоришь правду? — сказала она.
— Да, но говори скорей!
Индианка не потеряла своего спокойствия и отвечала:
— Я выпила сегодня яд. Через восемь дней я умру. Ты только один можешь спасти меня.
— Досказывай! Досказывай! — крикнул маркиз.
— Ты поклялся, — проговорила она тихо и отчетливо, — так слушай же меня.
Маркиз опустился в кресло, точно убитый, кинжал выпал из его рук.
Дай Натха говорила голосом ужасной истины.
— Если через семь дней ты не застанешь твою жену в чужом доме и у ног ее ты не увидишь мужчину, то ты дашь мне умереть.
— И ты докажешь мне, что она виновна?
— Докажу. Теперь помни свою клятву, так как ты обещал мне повиноваться.
— Я буду повиноваться тебе.
— Ты мужчина, — продолжала Дай Натха, — а мужчина должен всегда суметь скрыть в себе самые жестокие горести, мужчина должен иметь силу скрывать свои чувства и, наконец, мужчина должен, если только нужно, надеть на себя ледяную маску.
По мере того, как Дай Натха говорила, черты лица маркиза принимали прежнюю ясность и спокойствие, а выражение его глаз сделалось холодно.
— Поезжай домой, — сказала ему Дай Натха, — возвратись и жди. Помни, что для того, чтобы я могла предать в твои руки виновных, необходимо, чтобы они думали, что они находятся вне опасности.
— Но одно только… его имя?
— Какое имя?
— Имя этого человека?
— Теперь еще рано.
— Хорошо, — проговорил холодно маркиз, — я буду ждать до назначенного дня, и когда настанет этот день, если ты сказала правду, — я убью ее, если же ты солгала, то умрешь ты.
— Я не умру, — сказала она. — А ты будешь любить меня?
— Буду.
— А буду ли я твоей женой?
— Клянусь прахом наших отцов.
