— Ах, дети мои! — проговорил сэр Роберт, посмотрев на дочерей со слезами на глазах. — Может быть, мое разорение вступает под наш кров.
Мармузэ, приехав к сэру Роберту, губернатору Ньюгета, сперва напугал его окончательным разорением, а потом, когда сэр Роберт начал вымаливать себе прощенье и при этом даже стал на колени, он согласился помириться с ним, но только с тем условием, что сэр Роберт позволит ему, Мармузэ, и его жене прожить несколько дней у него на квартире в Ньюгете, и притом, чтобы каждый вечер он имел бы возможность играть в шахматы с Серым человеком, который для этого должен приходить на квартиру к губернатору.
Как ни тягостно было это предложение, но так как сэр Роберт не рисковал ничем при исполнении его, кроме выговора, то он и решился исполнить желание Мармузэ.
Когда сэр Роберт проводил Мармузэ до самого подъезда и когда кеб последнего удалился, он проворно поднялся к себе, бросился на шею к своей жене и проговорил:
— Ах, моя дорогая, я думал, что мы уже погибли!
Тогда между отцом, матерью и дочерьми произошла маленькая, вполне трогательная семейная сцена.
Устроив все дело с губернатором, Мармузэ вернулся в лавку к Милону и, дождавшись ночи, спустился в погреб, и, благодаря купленному им плану, проник в подземелье и дошел по подземным переходам до самого Ньюгета, где подземелье оканчивалось крепкой железной дверью.
На другой день после этого Мармузэ и Ванда переехали к сэру Роберту, который и поспешил показать им весь Ньюгет, не забыв при этом указать и на две подземные тюрьмы, выходившие, по расчету Мармузэ, как раз к тому подземному коридору, который Мармузэ открыл из лавки Милона.
Вечером в этот день он играл в первый раз в шахматы с Рокамболем и сообщил ему, конечно на явайском языке, план своих действий.
Когда, наконец, все было готово, то Мармузэ распорядился, чтобы Милон с товарищами на другой день приготовили на Темзе пароход, на который бы была уже заранее перевезена мисс Элен, и явились бы ровно в одиннадцать часов вечера через подземный ход в квартиру губернатора Ньюгета.
Затем он отправился к сэру Роберту.
Милон, вернувшись с парохода, был очень удивлен сообщением Полита, сказавшего ему, что он видел оборванных фениан, которые привезли и оставили у стен Ньюгета несколько больших бочек.
— Вот и бочка, — сказал Полит, указывая на что-то черное, стоявшее у массивных стен тюрьмы.
— Что бы такое могло быть в ней? — подумал Милон.
— Это не легко решить, — ответил Полит. Милон попробовал тогда сдвинуть ее с места.
— Слишком тяжела, — пробормотал он.
— Не знаю почему, но мне кажется, что в ней должен быть порох, — проговорил Полит.
Милон вздрогнул.
— Но с какой стати ему быть здесь?
— Верно, фениане хотят взорвать Ньюгет. Милон только пожал плечами.
— Негодяи, — проворчал он. — Как будто они не знают, что вместе с Ныогетом должен будет взлететь на воздух и тот, кого они собирались спасать.
Была уже половина одиннадцатого, а потому Полит и Милон прекратили свои разговоры и поторопились в лавку, а оттуда в подземелье, откуда и пробрались в Ньюгет.
В последний раз предстояло играть Рокамболю в шахматы с Мармузэ, так как сэр Роберт сообщил, что Петерсону удалось уговорить судью судить Серого человека без называния его имени.
Хотя губернатору и не хотелось, чтобы Серый человек вышел в этот вечер из своей комнаты, но боязнь Мармузэ заставила его сделать ему еще раз уступку и отступление от тюремных правил и постановлений.
Ровно в половине одиннадцатого вошел Рокамболь к сэру Роберту.
Он имел такой же спокойный и беззаботный вид, с каким он обыкновенно под именем майора Аватара входил в свой клуб на Парижском бульваре. Мармузэ тоже был не менее его спокоен.
Одна только Ванда была несколько грустна, что не ускользнуло от Рокамболя.
Что же касается сэра Роберта, то он смотрел на Серого человека с такой жадностью, с какою разве какой-нибудь ученый способен взирать и рассматривать находящийся перед ним иероглиф.
Ванда и дочери губернатора опять занялись музыкой, сэр Роберт поместился за креслом Мармузэ, чтобы не упускать из вида лицо подсудимого.
Партия началась.
В продолжение четверти часа оба партнера казались занятыми только своей игрой.
Наконец Мармузэ обратился к Рокамболю:
— Господин, — сказал он, — у меня есть новость.
— А я было усомнился в этом; Ванда что-то очень грустна.
— Как? — вскричал сэр Роберт. — Вы опять за свой явайский язык?
Мармузэ улыбнулся.
— Ну, да Бог с вами. Надо подчиниться, ведь это последний вечер, и тогда величайшая тайна будет в моих руках.
В это время на часах пробило три четверти одиннадцатого часа.
Жена губернатора и ее дочери встали, чтобы удалиться.
— Через четверть часа, — начал опять Мармузэ, — все наши товарищи будут здесь. И если тогда вы не согласитесь добровольно следовать за нами, ожидая помощи своих фениан, то мы употребим насилие.
— Вы честные и храбрые люди, — ответил ему Рокамболь со вздохом.
Сэр Роберт, вероятно, ничего не понимавший из их разговора, только с беспокойством посматривал на часы.
Он с нетерпением ждал той минуты, когда узнает настоящее имя Серого человека. Наконец пробило одиннадцать часов.
Тогда Мармузэ сказал Рокамболю по-английски:
— Не правда ли, джентльмен, что если бы решили судить вас, не зная вашего имени, вы бы не стали больше скрывать его?
— Конечно, нет!
Сэр Роберт чуть не вскрикнул от радости.
— Значит, теперь вы его скажете?
— Почему же это теперь, милорд?
— Потому что вас решили судить, не добившись от вас вашего имени.
— Может быть, милорд, вы этим хотите заставить меня высказаться?
— Пустяки, джентльмен, вот вам в доказательство моих слов предписание лорда, главного судьи.
Но Рокамболь не обратил ни малейшего внимания на министерскую депешу и только спросил:
— Когда, вы говорите, меня будут судить?
— Завтра.
— А когда, по вашему мнению, повесят?
— Послезавтра.
— И вам хочется знать мое имя?
— Я готов на коленях умолять вас об этом.
— Извольте! Меня зовут — Рокамболь!
— Рокамболь!.. Это вы?..
— Да.
И Рокамболь еще не перестал смеяться, как из передней послышался глухой шум.
Немного погодя раздался отчаянный крик, затем падение чего-то грузного и, наконец, все опять смолкло.
Сэр Роберт почти без памяти вскочил с места и бросился к дверям.
Но Мармузэ загородил ему дорогу и, приставя нож к горлу, произнес твердо и решительно:
— Один звук или шаг с места — и я всажу вам нож в горло.
Во всю свою жизнь сэр Роберт еще никогда не испытывал ничего подобного.
Сначала вся кровь бросилась ему в голову, а затем смертельная бледность покрыла его лицо.
