Теперь оглянулась и она, но осталась сидеть, опершись на руки у себя за спиной и глядя на него — даже не с вызовом, а с выражением такого безразличия ко всему вокруг, такой погруженности в свое греховное счастье, что отец Морель невольно перекрестился и перевел взгляд на Робера.
— Когда ты приехал? — спросил он.
— Сегодня… то есть ночью еще, — ответил тот, медленно заливаясь краской.
— И где спал? Твоего коня утром привели из деревни — почему ты оставил его там, а сюда пришел пешком?
— Я… было поздно, не хотел будить сторожа — я вошел через потерну, а спал на конюшне, в сене…
— Надеюсь, хорошо выспался! Пойдешь сейчас со мной, там господин Ашар приготовил кое-что для моих бедных, поможешь донести.
— Зачем же! — воскликнула Аэлис. — Я велю, вам все отнесут!
— Мне нужен Робер. А ты была сегодня у мессы?
— У мессы? — Она туманно улыбнулась. — У нас нынче не служили, отец ведь забрал с собой капеллана…
— Могла бы и ко мне приехать. Пойдем, я тебя исповедую.
Аэлис широко раскрыла глаза, пожала плечами:
— Но, отец Жан… ведь мой духовник — отец Эсташ, я обычно…
— А исповедоваться можно не только у духовника. Так ты не хочешь?
Она медленно покачала головой и одарила его улыбкой столь пленительной, что у отца Мореля потемнело в глазах и явственно почуялось, как в этом благоуханном весеннем саду потянуло сернистым духом из преисподней.
— Vade retro, Satan![80] — крикнул он, замахнувшись посохом, и пошел к выходу, поманив за собой Робера.
Всю дорогу до деревни они молчали. Морель шагал быстро, взметая пыль обтрепанным подолом сутаны, Робер плелся следом. Несколько раз пытался заговорить то о местных делах, то о парижских, но Морель разговора не поддержал, и он молча тащил корзину, со страхом думая о предстоящем. Когда пришли, Морель отпер церковную дверь, велел идти в исповедальню и ждать там.
— …но ты хоть понимаешь, что вы наделали? — спросил он, услышав подтверждение тому, что уже и так знал. — Понимал и вчера, надо думать. И все-таки пошел на это, взял на душу такой грех! Ну ладно, твоя. А о её душе ты подумал?
— Нет, — честно сознался Робер. — Не до того было, по правде сказать.
— А зря! Потому что ее грех тяжелее, она изменила мужу. О муже ты тоже не подумал?
— О муже я думал раньше… Мне даже жалко его было, я его видел раз… в Париже, в соборе Богоматери. Он там молился. Я увидел его лицо, и мне стало его жалко, потому что я понял, что он несчастен. Но, отец мой, она ведь все равно его не любит! Так какая разница…
— Какая разница, хочешь ты сказать, верна ли она своей клятве или нарушила ее? Разница та, что клятвопреступников ждет геенна, вот какая разница!
— Да мало ли кто нарушает клятвы… Вон, в Париже говорили — и король Наваррский, и сам дофин, они тоже столько раз…
— Опомнись, безумец, при чем здесь твои дофины и короли? Я говорю о женщине, которую ты, как только что сказал, любишь!
— Но ведь я тоже согрешил?
— Еще бы ты не согрешил! Ты нарушил заповедь Господа нашего — «Не пожелай жены ближнего твоего…»
— Ну, какой он мне «ближний». И если уж на то пошло, он отнял Аэлис у меня, а не я у него. Но раз я тоже согрешил, выходит, меня тоже ждет геенна?
— Можешь не сомневаться, — пообещал отец Морель. — Можешь не сомневаться!
— Ну, если вместе, тогда не страшно.
— Безумец, безумец… Она что, и впрямь околдовала тебя? Опомнись, Робер, ну что с тобой творится, как мне проникнуть в твое окаменелое сердце?
— Да вовсе оно не окаменело, с чего вы взяли… Я вот сегодня вас увидел, и мне так хорошо стало… и стыдно, правда. Я ведь знал, что ругать станете.
— Робер, сынок, уезжай отсюда!
— Уеду, ясно, я ведь отпросился всего на пару дней.
— Уезжай сегодня, тебя затягивает трясина, еще шаг — и вам уже не спастись, ни тебе, ни ей… О ней подумай, если не думаешь о себе!
— Вот о ней-то я и думаю. Как же мне уехать сегодня? Ведь она помрет, если я ей скажу такое, да у меня скорее язык отсохнет! Нет, уехать мне сейчас невозможно. Завтра, может быть.
— Хорошо, завтра. Даешь слово?
— Лучше я не буду давать слово, мало ли как там обернется. Но обещаю, что попытаюсь уехать завтра, ну или чуть позже. Как же я могу не уехать? В Париж-то вернуться надо!
— Вот и возвращайся! И обещай не встречаться больше с Аэлис — потом, я хочу сказать.
— Ну, опять же, как такое обещать… А если случайно встретимся?
— Случайно — дело другое, — терпеливо разъяснил Морель. — Обещай, что не будешь искать с ней встреч; не губи ее окончательно, ты ведь должен пожалеть ее, если любишь.
— Хорошо, я… постараюсь не искать встреч.
— И чтобы она не искала!
— А вот за нее поручиться не могу. Вы же знаете, отец мой, какая она… если чего захочет. Только нынче зря вы ее сатаной обозвали, она ведь не со зла.
— Я не ее personaliter[81] обозвал сатаной, я просто узрел духа зла за всем тем, что случилось, а она, несомненно, сейчас в его власти. И чем скорее опомнится, чем скорее очистится раскаянием, тем лучше для нее же. Пойми, сынок, нет греха, которого не смывает чистосердечное раскаяние. Без следа смывает, каким бы черным он ни был!
— Так мы раскаемся, — повеселевшим голосом заверил Робер. — Может, не сразу, но после — обязательно! А сейчас я не могу еще, вы уж не гневайтесь, да и она тоже не захочет…
Когда он вернулся в замок, Аэлис рассеянно спросила, сильно ли ругал его отец Морель, и сказала, что не беда, ее тоже будет ругать, ну и что? Робер сказал, что кюре требует его отъезда.
— Вот еще вздор! — изумилась Аэлис. — Не зря его зовут «безумным попом». Надеюсь, ты сказал, что никуда не собираешься уезжать?
— Но мне действительно придется уехать.
— Куда и зачем?
В Париж, моя любовь, меня ведь ненадолго отпустили.
— А я тебя вообще не отпускаю. Ты кого любишь, меня или своего бакалейщика?
— Аэлис, ну при чем тут это, как ты не понимаешь…
— При том, при том! Как ты только мог сказать такое: «придется уехать»! Ты хочешь, чтобы я умерла?
— Бог не допустит этого, моя любовь.
— Еще как допустит!
Аэлис разрыдалась, он принялся ее утешать. В конце концов пришли к согласию, что он пробудет здесь еще два дня, уедет на третий, утром, а потом она приедет в Париж; вспомнив о своем письме к мужу, которое послала с Беппо, Аэлис решила воспользоваться своей же выдумкой и в самом деле навестить кузину де Траси.
— Остановлюсь у нее, — сказала она, — а там придумаем что-нибудь. Жаклин уверяет, что в Париже есть дома, где дамы могут встречаться со своими кавалерами. Ты слыхал про такое?
Робер сознался, что слыхать про такое ему не доводилось.
— Непотребные дома есть, — сказал он, — я жил напротив. Но ведь это, наверное, не то?
— Думаю, что нет. Ладно, что-нибудь придумаем, — повторила она решительным тоном.
Остаток дня прошел как во сне, а следующие дни — тем более, потому что уже третью ночь они
