— Пусть все провалится! — выкрикивала она. — Он захлебнется в море, я кану в ад, лишь бы все это наконец кончилось!
Потом она бросалась на колени перед распятием и молила Бога простить ее за такие ужасные мысли.
Страх перед возвращением Юлиуса был самым нестерпимым из всех ее наваждений. Три месяца прошло со дня его отъезда. Он мог появиться в любую минуту. Когда Христиана думала об этом, все ее тело покрывалось холодным потом, она падала на пол ничком и подолгу, иногда часами, лежала, распростершись без движения.
Однажды утром кормилица принесла ей письмо.
Христиана глянула на конверт и вскрикнула. Письмо было от Юлиуса.
Прошло два часа, прежде чем она решилась его распечатать. Но потом ее подбодрило то соображение, что письмо пришло из Нью-Йорка. Стало быть, Юлиус приедет еще не сейчас, ведь иначе ему и писать не стоило, поскольку он мог бы добраться домой раньше своего письма.
От сердца у нее немного отлегло.
Но и сама эта радость причинила ей новую боль.
«Значит, вот до чего я дошла! — подумалось ей. — Я довольна, что Юлиус не возвращается!»
Она распечатала послание.
Юлиус и в самом деле писал, что задержится в Нью-Йорке на несколько недель. Он прибыл туда в добром здравии. Восторг, который его приезд вызвал у дяди Фрица, весьма благотворно повлиял на состояние больного. Тем не менее, врачи не смеют надеяться на его выздоровление. Лишить дядюшку своего присутствия, отнять у больного эту наконец-то обретенную живую связь с родной страной и любимым семейством — значило бы просто-напросто убить его. Поэтому Юлиусу придется продлить их разлуку, какой бы мучительной для него она ни была.
Однако он останется там ровно настолько, чтобы исполнить долг человечности и признательности, и ни минуты больше. Его душа осталась в Ландеке, он умирает от тоски по Христиане и Вильгельму. Чувствовалось, что говоря об этом, он старается не давать воли своим чувствам, боясь, как бы его жалобы не опечалили Христиану. Но любовь и боль разлуки явно переполняли его сердце.
Немного ободренная вестью об этой отсрочке, Христиана почувствовала себя лучше и, не переставая терзаться, в какой-то мере все же обрела душевное равновесие.
Время не останавливает свой бег даже тогда, когда мы страдаем. Итак, недели шли за неделями.
В конце декабря барон приехал навестить свою сноху и попытался вытащить ее из ландекского уединения хотя бы на ближайшие три месяца, самые слякотные и снежные. Но, как и в первый раз, она отказалась наотрез.
Свою постоянную грусть она объяснила затянувшейся разлукой с Юлиусом.
Барон нашел, что она очень изменилась. Впрочем, Христиана и сама призналась, что тоскует и чувствует себя неважно.
— О, в самом деле? — многозначительно улыбнулся барон.
— Ах, нет, отец, вы ошибаетесь! — насилу смогла пролепетать она, бледнея и внутренне содрогаясь.
Она от всех таила свою беременность. Решила скрывать ее, пока возможно. Зачем? Она сама не могла бы этого объяснить и все же безотчетно жаждала выиграть время.
Лишь Гретхен знала все. Она стала ее наперсницей — опасной наперсницей, блуждающей в тумане своих лихорадочных грез и видений.
Барон возвратился в Берлин, и Христиана снова впала в оцепенение безнадежности. По временам она получала письма из Нью-Йорка: состояние дяди с его перемежающимися улучшениями и ухудшениями вынуждало Юлиуса от недели к неделе все откладывать свой отъезд. Ей приходилось делать над собой неимоверные усилия, чтобы написать ему в ответ несколько отрывистых печальных строк. О том, что она ждет ребенка, Христиана умалчивала, решившись положиться на Господа, предоставив ему так или иначе привести эту драму к развязке.
Так миновала зима.
В середине апреля произошло печальное событие, давшее тревогам Христианы новую пищу.
Вильгельм слег, опасно заболев.
Старый доктор из Берлина все еще находился в замке. Болезнь мальчика в первые две недели не внушала серьезных опасений.
Христиана не спала ночей, ухаживая за обожаемым малышом со всей любовью, жаром, страстной преданностью матери, уже пожертвовавшей ради своего ребенка тем, что было ей дороже жизни.
Но внезапно течение болезни резко изменилось. На сей раз наука сделала для спасения мальчика все что могла. Кроме старика-врача, столь опытного, на консультацию были приглашены трое или четверо его наиболее именитых коллег из Франкфурта и Гейдельберга.
Но все их усилия были напрасны. На двадцать пятый День болезни Вильгельма не стало.
Когда врач сообщил страшную новость матери, которая уже несколько дней как поняла, что бесполезно ждать иного исхода, она ему ничего не ответила. Только взглянула на часы.
Они показывали четверть первого ночи.
— Так и есть, — пробормотала Христиана. — Час сделки, минута в минуту. Именно в этот час он должен был умереть. То была адская сделка, и Господь не мог утвердить ее.
И она тяжело, как неживая, повалилась на колени перед колыбелью, чтобы в последний раз прильнуть губами к холодеющему лбу бедного малыша.
То ли от сотрясения, то ли еще почему, но в миг, когда ее колени ударились о дубовый паркет, ей показалось, будто внутри что-то оборвалось, и она ощутила в своем чреве глубокие содрогания.
— Уже! — подумала она, бледнея. — Да, это возможно, ведь прошло почти семь месяцев!
Вся дрожа, она попробовала подняться, но тут на пороге комнаты появился барон. Врач написал ему в Берлин, и вот он примчался.
В руке он держал письмо.
— Вы прибыли слишком поздно, отец, — сказала Христиана, указывая ему на мертвого ребенка. — Он только что ушел от нас.
— Но я принес тебе утешение, моя девочка: Юлиус возвращается!
Христиана вскочила на ноги.
— Юлиус! — вскричала она, став белее, чем труп Вильгельма.
— Возьми, прочти, — барон протянул ей письмо.
Юлиус писал, что дядюшка Фриц скончался. После погребения он тотчас отправится в путь. И 15 мая прибудет в Ландек.
Было 13 мая.
— Ах! Вот уж вовремя! — сказала Христиана.
И она без чувств рухнула навзничь.
LXV
НАПОЛЕОН И ГЕРМАНИЯ
Меж тем как женское сердце терзалось всеми этими страхами и горестями, Европу потрясали великие и грозные события.
Наполеон после продолжительных колебаний двинул свою Великую армию в поход и объявил войну России. Он выехал из Парижа 9 мая, начав тем самым достопамятную войну 1812 года, и в то самое время, когда Христиана в смятении спрашивала себя, что же теперь сулит ей судьба, пораженный мир взирал на то, что Наполеон творил с его судьбой.
Одиннадцатого мая император прибыл в Майнц, где 12-го устроил смотр войскам, обследовал укрепления и встретился с великим герцогом Гессен-Дармштадтским.
В ночь с 12-го на 13-е в тайной зале Двойного замка состоялся совет Тугендбунда.
