достаточно было открыто возглавить движение, постепенно охватившее всю Грецию. Начиная с 1808 года жители острова Гидра не раз предлагали признать князем старшего сына паши, Вели, который был тогда визирем Мореи, и оказывать ему всяческую поддержку, если он согласится провозгласить независимость островов Архипелага. Жители Мореи сделались врагами Вели лишь после того, как он отказался помогать им в борьбе за свободу и независимость, и охотно примкнули бы к нему, если бы он на это согласился.
С другой стороны, собираясь воевать, султан не желал тратиться на войну, поэтому можно было бы с легкостью подкупить часть знатных вассалов, вынужденных на собственные деньги готовить поход против человека, губить которого многим из них было невыгодно. При сказочных богатствах Али ему было чем приманить сторонников; но он предпочел не тратиться на подарки, а вложить деньги в военные действия, которые, по его разумению, были неизбежны. Поэтому он призвал к себе всех воинов Албании - какую бы веру они ни исповедовали. Мусульмане и христиане, влекомые надеждой на богатую добычу и щедрое жалованье, толпами ринулись под его знамена.
Он составил из этих искателей приключений роты, подобные ротам арматолов - греческих жандармов, во главе которых поставил военачальников по своему выбору. Каждой роте надлежало оборонять конкретный пункт. В этих краях, где лишь партизанская война могла принести успех, а многочисленное регулярное войско неминуемо распалось бы, - это было наилучшее решение.
По пути к доверенным им постам арматолы так бесчинствовали, так бушевали, что местные власти обратились за помощью и защитой в Константинополь. На их жалобы диван отвечал, что они сами должны наконец покончить с беспорядками и заставить клефтов[43] выступить против Али, который не мог более надеяться на милость султана. Тем временем специальные указы призывали жителей Эпира отступиться от бунтовщика и лиходея Али и покончить с этим извергом, который столько лет терзал их, а теперь и вовсе мог навлечь на весь край бедствия войны. Узнав об этом, Али, никогда не страдавший от недостатка шпионов, удвоил меры предосторожности. Ни одно письмо, посланное в Эпир, не попадало к адресату, не будучи прочтено агентами паши. Из пущей осторожности постам, стерегущим перевалы, было приказано убивать любого гонца, если при нем не будет приказа, собственноручно подписанного Али-пашой. Путников, следующих в Эпир, надлежало препроводить в Янину. Тем самым Али стремился в первую очередь обезопасить себя от происков Сулейман-паши, сменившего Вели на посту губернатора Фессалии и назначенного вместо самого Али смотрителем дорог. В секретарях у Сулеймана служил некий грек родом из Македонии по имени Анагност, которому некогда пришлось вместе со всем семейством покинуть родину, спасаясь от преследований обобравшего их Али-паши. Этот Анагност примкнул к партии двора, но не столько ради мести, сколько ради освобождения Греции, за которое он тайно сражался. Он убедил Сулейман-пашу, что греки могли бы помочь ему в борьбе с ненавистным любому эллину Али Тепеленским, и уговорил ознакомить их с фирманом, который был вынесен против мятежного паши. Когда же ему поручили перевести документ на греческий язык, он вставил туда несколько довольно коварных фраз, которые были восприняты христианами, как призыв взяться за оружие во имя освобождения родины. Вся Эллада мгновенно вооружилась, что не могло не встревожить магометан, но греки сослались на необходимость защищать себя и свое имущество от грабежей многочисленных банд, вдруг появившихся невесть откуда. На самом же деле вся страна от Пиндских гор до Фермопил сделала первый шаг к освободительной войне, и случилось это в мае 1820 года. Отвоевав право защищаться с оружием в руках, греки возликовали, но меж тем продолжали исправно платить налоги, оброки и подати и вообще вели себя смирно.
Прознав об этом мощном движении, верные советники попытались уговорить Али воспользоваться им к своей выгоде. 'Греки взялись за оружие, им нужен вождь, - говорили они, - вызовись их вести. Правда, они тебя ненавидят, но чувства их могут перемениться. А для этого всего и нужно, что внушить им, будто ты готов перейти в христианство и дать им свободу, если они пойдут за тобой'.
Нельзя было терять ни минуты: положение осложнялось день ото дня. Али спешно созвал свой 'великий диван', как называл он совет, куда наряду с мусульманами входили и христианские вожди, и где сошлись бок о бок совершенно разные люди; казалось, они сами недоумевают, что очутились вместе: почтенный Гавриил, архиепископ Янинский, приходившийся дядей несчастной Ефросине, - его привели силой; старый начальник полиции Аббас, руководивший казнью этой мученицы-христианки; святой епископ Волосский с еще не зажившими язвами от цепей, в которые он был закован по приказу паши; и Порфирий, архиепископ Артийский, которому подобал скорее тюрбан, нежели митра.
Стыдясь выпавшей ему новой роли, Али после долгих колебаний решился наконец обратиться к христианам.
- О греки! - промолвил он. - Если беспристрастно разобраться в моих поступках, вы убедитесь, что я всегда питал к вам уважение и доверие. Был ли еще хоть один паша, который относился бы к вам как я?
Кто еще окружил таким почтением и вас и святыни вашей веры? Кто еще предоставил христианам привилегии, равные тем, которыми вы пользуетесь? Вы заседаете в моем совете, в ваших руках и полиция, и управление провинциями. Не стану скрывать: греческий народ претерпел от меня немало притеснений, но увы! Бедствия эти происходили вследствие моей вынужденной покорности коварным и жестоким приказам Блистательной Порты. Ее и следует считать виновной. Если же приглядеться внимательно к моим поступкам, то вы увидите, что я никогда не делал зла, если меня не вынуждали к тому обстоятельства. И если разобраться в этих обстоятельствах, то они будут красноречивее любой оправдательной речи.
Положение мое по отношению к сулиотам не допускало половинчатых решений, и, порвав с ними, я вынужден был примириться с необходимостью или изгнать их из родных краев или уничтожить. Я слишком хорошо знал изуверскую политику османского правительства, чтобы не понимать: рано или поздно Стамбул ополчится на меня самого. Я чувствовал, что не смогу выстоять в этой борьбе, если мне придется и отражать натиск Стамбула, и сражаться с неукротимыми сулиотами.
То же самое могу я сказать и о жителях Парги. Все вы знаете, что город их был оплотом моих недругов: всякий раз, когда я предлагал им переменить политику, они отвечали мне лишь угрозами и оскорблениями, неустанно поддерживали сулиотов, когда я вел с теми войну; и если бы они оставались в родных краях, то не преминули бы открыть султану ворота Эпира. Однако понимая, что недруги сурово осуждают мои поступки, я и сам осуждаю их и скорблю об ошибках, совершить которые принудило меня роковое положение, в котором я оказался; но не ограничиваясь сожалениями о совершенном зле, я постарался исправить его. Укрепив дух свой раскаянием, я без колебаний обратился к тем, кого больнее всего карал. Так, я давно уже призвал на службу многих сулиотов, и все, кто откликнулся на мой призыв, получили видные посты. Наконец, чтобы завершить примирение, я обратился к тем, кто еще пребывает на чужбине, приглашая их безбоязненно вернуться на родину. И мне сообщают, что это предложение вызвало всеобщее воодушевление. Недалек тот день, когда сулиоты возвратятся на родину предков, и, встав под мои знамена, пойдут на османов, злейших моих врагов.
Что же до алчности, в которой меня упрекают, то тут мне легко оправдаться: достаточно вспомнить, что мне приходилось постоянно откупаться от продажных чиновников османского правительства, что я должен был непрестанно оплачивать собственное спокойствие. Я руководствовался себялюбием и признаю это. И, опять же руководствуясь собственной выгодой, накапливал сокровища, чтобы вести войну, которую диван наконец объявил мне.
Помолчав, Али высыпал на ковер бочонок золотых монет, и вновь обратился к совету:
- Вот часть сокровищ, доставшихся мне с таким трудом, с кровью отбитых у наших общих врагов - турок. Теперь это золото - ваше. И я не устаю радоваться, что мне удалось сохранить дружбу с греками: мужество их будет залогом моей победы. Близок уже тот час, когда, изгнав османов за Босфор, мы возродим греческое государство. Вы же, епископы и священники пророка Иисуса, благословите мечи детей ваших, христиан. Вам, святителям, доверяю я заботу о защите ваших прав, и о справедливом управлении славным народом, с которым я связываю и свою дальнейшую судьбу.
Христианские иерархи и старейшины по-разному отнеслись к этой речи. Одни лишь в отчаянии возвели очи горе; среди иных пронесся одобрительный ропот; большинство же пребывало в сомнении, не зная, на что решиться. Вождь мирдитов, отказавшийся некогда принять участие в избиении жителей Кардицы, заявил, что ни он, ни шкипетары католического вероисповедания никогда не поднимут оружия против султана, их законного повелителя. Но слова его потонули в криках: 'Да здравствует Али-паша! Да здравствует восстановитель свободы!' - которыми разразились главари авантюристов и разбойников.
