столь безраздельно не обманывался. Беспечность его была столь велика, что он во всеуслышанье радовался своему переезду на остров. Он уже начал плести интриги, организуя собственное похищение на пути к Константинополю, и надеялся в скором времени найти множество союзников в султанской армии.
Казалось, всю неделю ход дел полностью отвечал его желаниям, как вдруг утром 5 февраля Хуршид прислал Хасан-пашу поздравить Али и сообщить что долгожданный султанский фирман наконец прибыл. Их общие чаяния исполнились, и Али подобало, чтобы почтить монарха и доказать свою признательность и покорность, повелеть Селиму потушить роковой запал и покинуть подземелье, а остаткам гарнизона оставить внутреннюю крепость, подняв над ней знамя султана. Лишь на этих условиях Хуршид мог вручить ему свидетельство монаршей милости.
Али пришел в ужас. Он наконец-то прозрел. Заплетающимся языком он ответил, что, покидая крепость, приказал Селиму слушаться лишь его устного приказа, что любой письменный приказ, подписанный им самим или запечатанный его печатью, не будет иметь никакой силы и что он просит разрешения лично отправиться в замок, чтобы исполнить требуемое.
Этот ответ вызвал долгие споры, в которых прозорливость, ловкость и изворотливость Али тщетно боролись с предвзятостью. Ему вновь приводили все доводы, на которые он уже раз поддался, даже клялись на коране, что против него не было и нет никаких злых умыслов. Наконец, сдавшись на мольбы приближенных и решив, что при всей своей ловкости он не может больше бороться с роком, Али в конце концов уступил.
Вынув из-за пазухи условленный знак, он передал его посланцу Хуршида, сказав тому:
- Идите, покажите это Селиму, и вы обратите дракона в агнца.
В самом деле, при виде талисмана Селим простерся ниц, погасил запал и тут же рухнул, сраженный кинжалом. Тем временем гарнизон покидал крепость, на которой было поднято знамя султана, и Озерный замок заняли войска сераскира, от радостных криков которых так и звенел воздух.
Это было в полдень. Али, все еще находившийся на озере, утратил всякую надежду. Пульс его бился с неистовой силой, но внешне он ничем не выдавал охватившего его волнения. Окружающие заметили, что временами он казался чем-то глубоко озабочен, не раз нервно позевывал и то и дело запускал пальцы себе в бороду. Он без конца пил кофе, запивая его ледяной водой, беспрестанно смотрел на часы, хватал подзорную трубу и оглядывал то лагерь, то замки Янины, Пинд и безмятежные воды озера. Порой глаза его останавливались на оружии, и тогда они загорались отвагой молодости. Окружавшие его телохранители набивали патроны, зорко следя за подступами к островку.
Занимаемая пашой беседка примыкала к деревянному строению, высившемуся на колоннах, подобно тем театрам, которые строят в чистом поле для народных гуляний. Женщины забились в дальние покои. Стояла жуткая тишина. По обыкновению визирь сидел напротив открытой двери, чтобы первым увидать тех, кто появится. В пять часов показалось несколько судов, направлявшихся к острову, а вскоре появились мрачные Хасан-паша, Омер Брионес, Мехмет, оруженосец Хуршида, постельничий, множество военачальников и многочисленная свита. Вид их был мрачен.
При виде всех этих людей Али стремительно вскочил и схватился за пистолеты, висевшие у него за поясом:
- Стойте! Что вы мне несете? - вскричал он громовым голосом, обращаясь к Хасану.
- Волю его величества. Вам знакомы эти державные знаки?
И тот показал ему украшенное позолотой заглавие фирмана.
- Да, и я почитаю их.
- Что же, покоритесь судьбе. Совершите намаз. Обратитесь с молитвой к Аллаху и пророку. Вашу голову требует сам...
Али не дал ему закончить:
- Мою голову нельзя получить, как голову раба.
Выпалив эти слова, Али выстрелил и ранил Хасана в бедро. С быстротой молнии Али перебил постельничего, его телохранителей, обстрелял толпу, поразил многих воинов. Османы в ужасе бежали из беседки. Обнаружив, что он ранен в грудь, и видя, как льется его кровь, Али ревел, как раненый бык. Никто не осмеливался померяться силой с его яростью, но со всех сторон по беседке открыли стрельбу. Четверо верных паликаров упали замертво, Али сам не знал, куда кинуться. Слышались топот и крики осаждающих: они были как раз под его ногами и стреляли через деревянный настил, на котором он стоял. Вот пуля пробила ему бок; другая, выпущенная снизу, ранила его в позвоночник. Али вцепился в окно, повалился на софу.
- Беги, - крикнул он одному из своих телохранителей,- беги, друг, прирежь бедную Василики, чтобы несчастную не обесчестили эти злодеи.
Дверь распахнулась. Всякое сопротивление прекратилось. Паликары бросились к окнам. Тут вошел оруженосец Хуршид-паши, следом за ним шли палачи. Но Али еще был полон жизненных сил:
- Да свершится суд Божий, - произнес кади.
При этих словах палачи схватили мятежника за бороду, потащили его под галерею, и там, положив головой на ступень лестницы, что есть мочи принялись рубить ему по шее зазубренными тесаками пока не отделили голову от тела. Так умер Али-паша.
В чертах его мертвого лица оставалось нечто столь величественное и грозное, что при виде головы его османы не могли побороть оцепенение. Хуршид, которому ее принесли на огромном позолоченном блюде, встал, трижды поклонился мертвому челу, почтительно поцеловал бороду и во всеуслышанье пожелал заслужить подобную кончину - настолько восхищение отвагой Али возобладало в душах этих варваров над памятью о его злодеяниях. Он приказал окурить и умастить драгоценнейшими благовониями эту голову, которую надлежало отослать в Константинополь, и позволил шкипетарам отдать последний долг их бывшему господину.
Мир не видел еще такой скорби, как та, которой предались воинственные сыны Эпира. Ночь напролет воины разных его племен сменяли друг друга на бдении подле тела покойного паши, о котором они тут же слагали красноречивейшие заупокойные песнопения.
На восходе солнца тело Али-паши, обмытое и убранное по каноническим обычаям магометан, было уложено в гроб, который укрыли драгоценным индийским кашемиром, положив поверх украшенный перьями тюрбан, который покойный надевал на поле брани. У его боевого скакуна срезали гриву, а самого коня покрыли пурпурным чепраком. Затем к седлам множества заводных лошадей приторочили его щит, саблю, боевую булаву, ордена и знаки отличия, и кортеж тронулся к крепости под солдатские проклятия сыну рабыни, как турки называют султана во время мятежей.
Селау-ага, офицер, отвечающий за воздание посмертных почестей, повел траурную процессию в окружении плакальщиц, от стенаний которых, казалось, дрожали развалины Янины. Время от времени раздавался орудийный салют. При приближении процессии решетка крепостных ворот была поднята: весь гарнизон крепости, выстроившись вдоль прохода, взял на караул, и тело, завернутое в рогожку, было опущено в могилу, прилегающую к могиле Эмине. Когда могила вновь была засыпана, подошел имам, выслушал традиционный спор меж добрым и злым ангелами о том, кому владеть душой усопшего, и объявил, что Али Тепелени Вели-заде с миром успокоился среди небесных гурий, после чего шкипетары встрепенувшись, как морские волны после бури, вернулись по квартирам.
Хуршид, воспользовавшись ночью, когда шкипетары пели над усопшим, приказал тайно заключить голову Али в серебряный ларец, который и отослал в Константинополь. Его оруженосец Мехмет, которому было поручено доставить голову султану, так как он и руководил казнью, выехал в сопровождении трехсот османов. Ему следовало поспешать, и когда солнце взошло, он уже был вне пределов досягаемости арнаутов, нападения которых следовало опасаться.
Затем сераскир приказал привести несчастную Василики, которой сохранили жизнь. Она бросилась к ногам сераскира, но молила не о пощаде, а о защите ее чести. Ее успокоили, пообещав ей покровительство султана. Увидев, что секретари, казначеи и интендант покойного супруга уже в кандалах, она разрыдалась. Из всех сокровищ Али было обнаружено лишь шестьдесят тысяч кошелей (двадцать пять миллионов), и его приближенных подвергли пыткам, чтобы добиться, где находится остальное. Опасаясь подобной участи, Василики замертво упала на руки своих женщин, и ее перенесли на хутор Бонила в ожидании, пока Высокая Порта решит ее судьбу.
