– О нет, – сказал он. – Перед дочерью не встают на колени, сир, перед купленной за золото рабыней мудрый, старый человек не станет в мольбе заламывать руки.
– Кто же она такая? – вскричал дон Педро, чьи мысли, мгновенно устремившись к загадочной девушке, словно прорвали сдерживающие их плотины. – Ты что, смеешься надо мной, проклятый мавр, или просто прижигаешь меня каленым железом ради удовольствия видеть, как я корчусь, словно бык?
Мотриль отпрянул почти в испуге, таким грубым и резким был выкрик короля.
– Отвечай же! – вскричал дон Педро, охваченный одним из тех приступов ярости, что превращали человека в дикого зверя, а короля – в безумца.
– Сир, я не смею вам этого сказать.
– Тогда приведи ко мне эту женщину, – воскликнул дон Педро, – чтобы я сам ее спросил.
– Помилуйте, сеньор! – взмолился Мотриль, словно испугавшись подобного повеления.
– Здесь повелеваю я, и такова моя воля!
– Сеньор, будьте милосердны!
– Пусть она немедленно явится сюда, или я сам выволоку девушку из ее покоев.
– Сеньор, – обратился к королю Мотриль; он выпрямился, спокойный и торжественно-серьезный, – Аисса слишком благородной крови, чтобы люди смели прикасаться к ней грешными руками. Не оскорбляйте Аиссу, король дон Педро!
– Но чем же может оскорбить мавританку моя любовь? – спросил король дон Педро. – Мои жены были королевскими дочерьми, но мои любовницы часто были не ниже моих жен.
– Сеньор, – объяснил Мотриль, – будь Аисса моей дочерью, как считаешь ты, я сказал бы: «Король дон Педро, пощади мое дитя, не позорь своего слугу». И, наверное, вняв голосу столь многих и настойчивых просьб, ты пощадил бы мое дитя. Но в жилах Аиссы течет кровь более благородная, нежели кровь твоих жен и любовниц; Аисса знатнее любой принцессы, она дочь султана Мухаммеда, потомка великого пророка Магомета.[142] Как видишь, Аисса больше чем принцесса, больше чем королева, и я велю тебе, король дон Педро, чтить Аиссу».
Дон Педро замолчал, подавленный гордой властностью мавра.
– Дочь Мухаммеда, султана Гранады! – прошептал он.
– Да, дочь Мухаммеда, султана Гранады, убитого тобой. Я служил этому великому государю, как тебе известно, девять лет назад; когда твои солдаты грабили его дворец, какой-то раб тащил ее, завернув в плащ, чтобы продать, я спас Аиссу. Тогда ей не было и семи лет; ты прослышал, что я был преданным советником, и призвал меня ко двору. Ты мой повелитель, величайший из великих, и я повиновался. Но ко двору нового повелителя вместе со мной последовала и дочь моего прежнего господина; она считает меня отцом; несчастное, воспитанное в гареме дитя так никогда и не видела величественный лик султана, которого больше нет на свете! Теперь ты знаешь мою тайну, ее вырвала у меня твоя грубость. Но помни, король дон Педро, что я, раб, исполняющий твои малейшие прихоти, все вижу и брошусь на тебя, как змея, защищая единственное, что мне дороже всего на свете.
– Но я люблю Аиссу! – в бешенстве воскликнул дон Педро.
– Ты можешь ее любить, король дон Педро, у тебя есть на это право, потому что Аисса тоже королевской крови; ты можешь ее любить, но сам добейся любви Аиссы, – продолжал мавр, – я мешать тебе не буду. Ты молод, красив, могуществен. Почему бы этой юной девственнице не полюбить тебя и по любви не отдать тебе то, чего ты хочешь добиться силой?
Выпустив, словно парфянскую стрелу,[143] эти слова, которые пронзили сердце дона Педро, Мотриль попятился к двери и приподнял служивший портьерой гобелен.
– Но она будет меня ненавидеть, она должна меня возненавидеть, если узнает, что я убил ее отца.
– Я никогда не говорю дурного о господине, которому служу, – сказал Мотриль, придерживая поднятый гобелен. – Аиссе известно только, что ты добрый король и великий султан.
Мотриль опустил гобелен, а дон Педро несколько минут прислушивался, как гулко стучат по плитам пола размеренные и степенные шаги Мотриля, который шел к Аиссе.
XII. Как Мотриль был назначен вождем маврских племен и министром короля дона Педро
Мы уже сказали, что, выйдя от короля, Мотриль направился в комнату Аиссы. Запертая в своих покоях, лишенная свободы, девушка – она находилась под охраной решеток, за ней следил отец – очень хотела вырваться на волю.
В отличие от женщин нашей эпохи, Аисса была лишена возможности узнавать новости, которые заменяли бы переписку; не видеть больше Аженора для нее означало просто не жить; не разговаривать больше с ним для нее означало не слышать звуков этого мира.
Но она была глубоко уверена, что внушила любовь, равную ее любви; она знала, что если Аженор жив, то он, трижды находивший способ пробраться к ней, отыщет возможность встретиться с ней в четвертый раз, и, по молодости доверяясь будущему, считала немыслимым, что Аженор может погибнуть.
Поэтому Аиссе оставалось лишь ждать и надеяться.
Женщины Востока живут в вечных грезах; к решительным действиям они способны лишь тогда, когда пробуждаются от своих сладострастных снов. Конечно, если бы наша несчастная затворница могла что-то предпринять, чтобы снова встретиться с Молеоном, она не стала бы сидеть сложа руки; однако, словно цветок Востока, который она напоминала своей благоуханной свежестью, неопытная в жизни, Аисса могла только тянуться к любви – солнцу ее жизни. Но ехать куда-то, доставать золото, расспрашивать людей, бежать от Мотриля – о подобных вещах она и помыслить не смела, считая их совершенно недопустимыми.
Кстати, где находился Аженор и находилась она сама, Аисса не знала. Вероятно, в Сеговии, хотя Сеговия для нее была лишь названием города, не больше. Где располагается этот город, в какой провинции Испании, она не знала; Аисса даже не могла бы перечислить провинции Испании; она, проделав пятьсот льё, так и не узнала, какие края она проезжала, запомнив лишь те три места, где встречалась с
