Эрнотон большего и желать не мог; он отдал топор и лег на краю рва, куда сбежались слуги и помогли ему снять доспехи, ибо он почти терял сознание.
– Ну, а что же молодой человек? – спросил аббат.
– Как что?! Юноша, хотя его и считали бастардом,[19] в этом случае доказал, что в его жилах течет благородная кровь и что дядя совершил ошибку, оставив его в старом замке, а не взяв с собой. Ведь едва топор оказался у него в руке, он, ничуть не смущаясь тем, что его противник закован в железо, а на нем лишь простая суконная куртка и бархатный колпак, нанес де Сен-Базилю такой мощный удар по голове, что разбил его шлем; оглушенный Монах покачнулся, еле устояв на ногах. Но он был слишком крепким воином, чтобы пасть от одного удара. Поэтому Монах выпрямился, замахнулся булавой и собрался обрушить на юношу удар такой силы, что, достигни тот цели, не сносить бы малому головы. Но юноша, не отягощенный доспехами, увернулся, отскочил в сторону, и сразу же, бросившись вперед, как легкий и резвый тигренок, обхватил уставшего от долгого боя Монаха, согнув его так, как ветер сгибает деревья, повалил на землю и, подмяв под себя, воскликнул: «Сдавайтесь, Монах де Сен-Базиль! Вам никто не поможет, вы погибли!»
– Неужели он сдался? – воскликнул метр Жан, который слушал рыцаря с таким интересом, что даже дрожал от удовольствия.
– Да нет же, – сказал мессир Эспэн, – на самом деле он ему ответил: «Сдаваться мальчишке? Я покрыл бы себя позором… убивай, если сможешь!»
«Ладно! Тогда сдавайтесь моему дяде Эрнотону де Сент-Коломбу, он храбрый рыцарь, а не мальчишка, вроде меня», – согласился юноша.
«Не сдамся ни твоему дяде, ни тебе, – глухим голосом ответил Монах, – ведь не подоспей ты, на моем месте был бы твой дядя… Наноси же удар! Я ни за что не попрошу пощады!»
«Что ж, раз не хочешь просить пощады, тогда берегись!» – сказал юноша.
«Еще посмотрим, – произнес Монах, пытаясь вырваться, подобно гиганту Энкеладу,[20] который хотел сбросить с себя гору Этну. – Еще посмотрим!»
Но напрасно он напрягал все свои силы: обхватив юношу руками и ногами словно двойным железным кольцом, одолеть его он не смог. Тот не уступал и одной рукой придавил монаха к земле, а другой выхватил из-за пояса длинный узкий нож, который воткнул ему под нагрудник. И все тут же услышали приглушенный хрип. Монах дернулся, напрягся, приподнялся, но так и не смог сбросить вцепившегося в него юношу, все глубже вонзавшего свой нож; вдруг сквозь решетку забрала Монаха противнику в лицо брызнула кровавая пена. И стало ясно, что эти почти сверхчеловеческие усилия Монаха – конвульсии агонии. Но бойцы не отпускали друг друга; казалось, что юноша повторяет все движения умирающего. Словно змея, что, обвив тело жертвы, душит ее, победитель поднимался, обмякал, напрягался вместе с побежденным, дрожал его дрожью, лежал на нем до тех пор, пока Монах не дернулся в последний раз и его хрип не перешел в предсмертный вздох.
Тогда юноша встал, утирая лицо рукавом куртки, а другой рукой стряхивая кровь со своего маленького ножа, похожего на детскую игрушку, которая, однако, позволила столь жестоко убить человека.
– Разрази меня Бог! – воскликнул аббат, забывая, что восторг чуть было не привел его к богохульству. – Неужели, господин Эспэн де Лион,[21] вы не назовете мне имени этого юноши, чтобы я мог внести его в мои анналы[22] и навсегда запечатлеть в книге истории?
– Зовут его бастард Аженор де Молеон, – ответил рыцарь, – и вы полностью внесите это имя в ваши, как вы говорите, анналы, мессир Жан, ибо носит его отважный воин, который вполне заслуживает подобной чести.
– Но, вероятно, он известен не только этим поступком, – сказал аббат, – и в жизни своей совершил другие подвиги, столь же славные, как и его первое деяние.
– Ну, конечно! Ведь через три или четыре года после этого он уехал в Испанию, где провел около пяти лет, сражаясь с маврами и сарацинами, и вернулся оттуда без кисти правой руки.
– Ох! – горестно вздохнул аббат; вздох этот выражал сочувствие несчастью победителя Монаха де Сен-Базиля. – Вот уж горе так горе, ведь столь храбрый рыцарь наверняка был вынужден отойти от ратных дел!
– Да нет, совсем наоборот, вы глубоко заблуждаетесь, господин Жан, – ответил мессир Эспэн де Лион. – Ведь вместо отрубленной кисти он велел сделать себе железную ладонь, которой держит копье не хуже настоящей руки. Кроме того, он может держать в ней палицу и, говорят, наносит такие сильные удары, что получившие их уже не поднимаются.
– А нельзя ли узнать, при каких обстоятельствах он потерял кисть? – спросил метр Жан.
– К сожалению, этого я не могу вам сказать, сколь бы ни хотелось мне сделать вам приятное, – ответил мессир Эспэн. – Сам я не знаком с этим отважным рыцарем, а те, кто его знает, даже уверяли меня, что им тоже ничего об этом не известно; никогда он никому не хотел рассказывать об этих днях своей жизни.
– Значит, господин Эспэн, я совсем не буду упоминать о вашем бастарде, – сказал аббат, – ибо не хочу, чтобы люди, которые будут читать написанную мною историю, задавали себе тот же вопрос, что и я, не получая на него ответа.
– Черт возьми! – воскликнул мессир Эспэн. – Я расспрошу людей, постараюсь кое-что разузнать. Но для начала, метр Жан, поставьте на этом крест, ибо я сомневаюсь, чтобы вам когда-нибудь удалось об этом узнать даже от самого Молеона, если вам доведется его встретить.
– Так, значит, он еще жив?
– Жив и воюет по-прежнему.
– С железной рукой?
– С железной рукой.
– Ах! – воскликнул мессир Жан. – Мне кажется, я отдал бы свое аббатство за то, чтобы встретиться с этим человеком и чтобы он согласился поведать мне свою историю. Но, мессир Эспэн, вы все-таки закончите свой рассказ и сообщите мне, что сделали обе стороны, когда Монах был убит.
– Смерть Монаха положила конец сражению. Рыцари хотели вернуть украденные стада и своего
