– Откуда вам известна эта новость? – спросил Молеон. – Я считал, что первый привезу ее во Францию.
– Разве я не сказал вам, что я испанец и приехал из Арагона?[89] – поинтересовался незнакомец. – Я узнал об этой беде, что наделала в Испании много шуму, перед самым отъездом.
– Но если королеву Бланку Бурбонскую задушили, каким образом у тебя оказался ее перстень? – спросил Каверлэ.
– Потому что перед смертью она дала его мне, чтобы я отвез перстень ее сестре, королеве Франции, а также рассказал ей, кто убил Бланку и при каких обстоятельствах она погибла.
– Значит, вы были свидетелем последних мгновений ее жизни? – живо спросил незнакомец.
– Да, – ответил Аженор, – и даже убил ее палача.
– Мавра? – поинтересовался незнакомец.
– Мотриля, – уточнил рыцарь.
– Правильно, но вы не убили его.
– Как так?
– Вы только его ранили.
– Черт возьми! – воскликнул Мюзарон. – Если бы я знал об этом, у меня ведь в колчане было еще одиннадцать стрел!
– Хватит об этом, – прервал их Каверлэ. – Может быть, вам все это и очень интересно, но меня это никак не касается, ведь я не испанец и не француз.
– Правильно, – согласился Молеон. – Поэтому, как мы договорились, ты забираешь все, что у меня есть, и возвращаешь свободу мне и моему оруженосцу.
– Об оруженосце речи не было, – сказал Каверлэ.
– И, само собой, оставляешь мне перстень, а я в обмен на него плачу тебе тысячу турских ливров.
– Прекрасно, но остается еще одно маленькое условие, – напомнил капитан.
– Какое?
– О котором я сказал в ту минуту, когда нас прервали.
– Да, помню, – подтвердил Аженор. – Ив чем же оно заключается?
– В том, что, кроме тысячи турских ливров – столько, по-моему, стоит данный тебе пропуск, – ты еще должен прослужить в моем отряде всю первую кампанию, участвовать в которой король Карл Пятый соизволит нас нанять, или в той кампании, что будет угодно провести мне.
Молеон встрепенулся от удивления.
– Ага, ну да, таковы мои условия, – продолжал Каверлэ. – Все будет так или не будет вовсе. Ты дашь подписку, что вступишь в отряд, и ценой этого обязательства получишь свободу… на время, конечно.
– Ну, а если я не вернусь? – спросил Молеон.
– Да нет, вернешься, – ответил Каверлэ. – Ведь ты сам сказал, что держишь слово.
– Ну хорошо! Будь по-твоему! Я согласен, но с одной оговоркой.
– Какой?
– Ни под каким предлогом ты не будешь заставлять меня воевать против короля Франции.
– Ты прав, я не подумал об этом, – сказал Каверлэ. – Я ведь подчиняюсь только королю Англии, да и то… Значит, мы составляем договор, а ты его подпишешь.
– Я не умею писать, – ответил рыцарь, который безо всякого стыда признавался в невежестве, широко распространенном среди дворянства той эпохи. – Писать будет мой оруженосец.
– А ты поставишь крест! – воскликнул Каверлэ.
– Поставлю.
Молеон взял пергамент, перо и протянул их Мюзарону, который под его диктовку написал:
«Я, Аженор, рыцарь де Молеон, обязуюсь сразу же, как исполню мое поручение при дворе короля Карла V, отыскать мессира Гуго де Каверлэ всюду, где он будет находиться, и служить у него (вместе с моим оруженосцем) во время его первой кампании, лишь бы сия не велась ни против короля Франции, ни против сеньора графа де Фуа, моего сюзерена».
– А как же тысяча турских ливров? – вкрадчиво осведомился Каверлэ.
– Верно, о них-то я и забыл.
– Вот именно! Зато я помню. Аженор продиктовал Мюзарону:
«А помимо уже сказанного, я передам господину Гуго Каверлэ сумму в тысячу турских ливров, которую я признаю своим долгом ему, в обмен на временную свободу, что он мне даровал».
Оруженосец поставил дату, после чего рыцарь взял перо так, словно бы схватил кинжал, и лихо начертил крест.
Каверлэ взял пергамент, очень внимательно его прочел, набрав горсть песку, присыпал еще не просохшую подпись, аккуратно сложил эту расписку и засунул за поясной ремень своего меча.
