Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки]

Г. Н.»

Через два дня Нельсон пишет сэру Уильяму еще раз:

«Сиракуза, 25 июля 1798 года.

Дорогой сэр,

флотилия готова к отплытию, и, как только ветер задует с суши, я покину этот благословенный рейд, где на все наши нужды откликались с таким великодушием и где нам столь щедро расточали знаки внимания. Я только сильно беспокоился, пока здешние власти не получали секретной инструкции относительно приема меня. Я твердо уповаю на то, что французский флот будет обнаружен. Тогда исход событий окажется в руках Провидения, в благосклонности которого я не сомневаюсь.

Передайте мое почтение леди Гамильтон и верьте, что я всегда останусь Вашим преданным

Г. Нельсоном».

Ветер, которого ждал Нельсон, поднялся в ночь с 25 на 26 июля, и флотилия, давно готовая в любую минуту поднять паруса, тут же получила приказ сняться с якоря.

Теперь Нельсон направился к берегам Греции.

Двадцать восьмого июля «Каллоден», пройдя близ Морей, вошел в залив Корон, и здесь капитан корабля, расспросив турецкого правителя, выяснил, что французы в Александрии. «Каллоден» тотчас связался с адмиральским судном, и сигнальщики передали эскадре приказ на всех парусах идти к Александрии.

В виду порта они оказались уже в полдень 1 августа, однако французов там не застали: те отправились далее на восток. Флотилия Нельсона пустилась следом, и без четверти три на «Ревностном», шедшем первым, заметили шестнадцать линейных кораблей, стоявших на якоре.

В три часа Нельсон дал сигнал приготовиться к сражению.

Не мое это дело — описывать тот ужасный бой на Ниле, продолжавшийся два дня. Никогда еще победа не была такой полной, никогда море не видело столь кошмарного разгрома. Французский корабль «Восток» взлетел на воздух, еще один линейный корабль и один фрегат были потоплены, девять французских судов попали в руки победителя, однако три из них были в таком состоянии, что на следующий день пришлось их сжечь. Два дня спустя по той же причине подобной расправе подверглись еще два судна.

К несчастью, сам Нельсон был тяжело ранен. Обломок реи, перебитой французским ядром, рухнул ему на лоб в то самое мгновение, когда он поднял голову: его привлек шум, произведенный попаданием ядра. Этот обломок сорвал ему со лба такой лоскут кожи, что его край болтался у самого рта. Удар был столь силен, что Нельсон счел себя раненным смертельно. Он тотчас велел позвать капеллана, чтобы сообщить ему свою последнюю волю. Но вместе с капелланом явился доктор; он осмотрел череп раненого и не обнаружил в нем ни малейшей трещины — убедиться в этом было легко, так как кость была обнажена. Доктор пристроил на место содранную со лба кожу и закрепил ее посредством бинта.

Увидев свет, с которым, как ему казалось, он уже простился навек, Нельсон сверхчеловеческим усилием воли возвратился к своим обязанностям командира «Авангарда» и, вновь обретя всю свою силу, все присутствие духа и хладнокровие, продолжал нести свою боевую вахту и продолжал командовать огнем до полного уничтожения французского флота.

Потом, израненный, почти ослепленный, он, тем не менее, взял перо и написал нам, сэру Уильяму и мне:

«2 августа, вечер.

Мои добрые друзья,

победа полная! Французский флот разгромлен! Капитан Кейпл на своей “Строптивице” привезет Вам это письмо и расскажет все подробности, коих я не в состоянии пока описать.

Я получил легкое ранение, по поводу которого не стоит беспокоиться.

Ваш навсегда преданный

Горацио Нельсон.

Прошу Вас передать эту радостную весть нашей любезной королеве вместе с моими уверениями в неизменном почтении».

Капитан Кейпл действительно приплыл в Неаполь на борту «Строптивицы» 4 сентября. Он нам сообщил, что Нельсон прибудет через несколько дней и что он назначил гавань Неаполя местом сбора своей флотилии, в которой все суда более или менее пострадали и если и могли как-то передвигаться, то из последних сил.

Исполнив его поручение, капитан Кейпл написал Нельсону:

«Господин адмирал,

невозможно выразить, какая радость сияла на всех лицах, когда мы прибыли сюда, что за буря рукоплесканий и восторженных криков поднялась, когда нас приветствовали. Королева и леди Гамильтон от восторга просто без памяти. В общем, сэр, все Вас превозносят как освободителя Европы. Завтра утром в Вену отправится курьер. Я буду его сопровождать, чтобы не терять время даром. Сэр Уильям Гамильтон и другие иностранные послы оказывают мне всевозможную помощь. Все они спешат оповестить свои дворы о славной победе.

Имею честь засвидетельствовать Вам глубочайшее почтение, и пр.

Кейпл».

Что касается меня, то в первые минуты я от избытка чувств написала Нельсону письмо. Я не могу его здесь процитировать, так как не сохранилась копия. Однако некоторые фразы из этого послания Нельсон воспроизводит в следующем письме, которое он отправил своей супруге:

«В море, 16 сентября 1798 года.

Королевство обеих Сицилий, от монарха до последнего крестьянина, обезумело от радости. В самом деле, если судить по тому, что мне писала леди Гамильтон, состояние королевы внушает истинную жалость. Вот подлинные слова леди Гамильтон:

“Как мне Вам описать потрясение, переживаемое королевой? Это, воистину, что-то немыслимое. Она плачет, кричит, мечется как безумная по своим покоям из комнаты в комнату; она бросается на шею каждому, кто ни встретится, смеясь и плача в одно и то же время. “О храбрый Нельсон! — поминутно восклицает она по любому поводу. — Боже, благослови нашего освободителя! О Нельсон! Нельсон! Чем только мы ему не обязаны! О победитель, о спаситель Италии! Зачем вас нет рядом, чтобы я могла излить перед Вами мое сердце, переполненное признательности!””

О прочем, дорогая Фанни, предоставляю Вам догадаться самой. Прощайте! Головная боль не дает мне высказать и половины того, чем я бы желал поделиться с Вами. Все мои усилия чуть было не