И я не ошиблась: ее замысел состоял именно в этом.
Тогда я спросила, позволит ли она мне пройти в соседнюю комнату, чтобы там сменить платье.
Но она пожала плечами, заметив:
— К чему между нами подобные церемонии?
Потом, заметив, что я выгляжу довольно смущенной, она прибавила:
— Предоставьте это мне. Я буду вашей горничной, и вы увидите, что в этом качестве я не хуже любой другой.
Я была весьма сконфужена и сама не понимала, что делаю: бормотала что-то нечленораздельное, дрожала, колола себе пальцы своими же булавками, пыталась высвободиться из рук ее величества.
— Да она сумасшедшая! — воскликнула королева. — Извольте не мешать мне! Я вам приказываю стоять спокойно.
И, чтобы дать понять, что приказание, хотя и произнесенное повелительным тоном, было не чем иным, как новой милостью, она тут же поцеловала меня в плечо.
Я затрепетала всем телом.
Мне казалось, что я в бреду, настолько далека я была от того, чтобы ожидать подобных фамильярностей от королевы, слывшей самой гордой и властной женщиной государства. Втайне я спрашивала себя, точно ли она дочь императрицы Марии Терезии, а моя мать — бедная деревенская служанка.
На меня нашло нечто вроде нравственного ослепления.
Волей-неволей, но я принуждена была покориться. Королева помогла мне снять платье, в каком я пришла, и надеть белое атласное, потом украсила мои волосы белым пером и, склонив свою голову к моей, посмотрела на нас в зеркало, полушутливо заметив:
— Право, с моей стороны это была глупая идея. Миледи Гамильтон, вы положительно красивее меня!
Сконфуженная, покраснев до ушей, я не знала, куда мне деваться.
— Ваше величество, позвольте мне с вами не согласиться, — пролепетала я. — Возможно, я и красива, но вы… о, вы поистине прекрасны!
— Вы в самом деле так полагаете и говорите мне это без лести?
— О, клянусь вам! — вскричала я от всего сердца.
— Стало быть, — произнесла она, скользнув взглядом по своим великолепным плечам, — будь вы мужчиной, вы бы влюбились в меня, дорогая леди?
— Более того, государыня: я бы коленопреклоненно боготворила вас.
Она покачала головой с меланхолической усмешкой.
— Быть любимой — это уже большая редкость, для королевы в особенности. Не стоит требовать невозможного. И однако…
Она умолкла, вздохнув. Я смотрела на нее с интересом, чего она не могла не заметить.
— И однако?.. — повторила я вопросительно.
Она положила мне руку на плечо и усадила меня рядом с собой на софу.
— Сколько раз в вашей жизни вы встречались с настоящей любовью? — спросила она.
— Ваше величество желает знать, сколько раз я любила или сколько раз была любима?
— Вы правы, это не одно и то же. Я спрашиваю, сколько раз вы были любимы.
— Однажды я познала нежную дружбу и в другой раз была глубоко любима.
— Какое же из этих двух чувств сделало вас более счастливой?
— Кажется, нежная дружба.
— А вы сами?
— Я?
— Да, вы… Из всех ваших поклонников кто был вам дороже?
Я улыбнулась:
— Надо ли быть искренней?
— Со мной — всегда!
— Всех милее был мне третий, который не любил меня.
Королева кивнула с живостью и прибавила, вновь вздохнув:
— Да, это правда, мы, женщины, таковы! Бедная моя Эмма, я ведь тоже отдала свою истинную, настоящую любовь взамен на любовь притворную, питаемую одним тщеславием, и я расплачиваюсь за это. У меня есть муж, которого я не люблю и — признаться ли вам? — никогда не могла бы полюбить, и есть любовник, которого я презираю… Вы удивлены, что я говорю об этом с такой откровенностью? Но что вы хотите? Меня помимо воли тянет к вам, впрочем, весь Неаполь в полный голос судачит о моих делах, так что такая доверительность сама по себе не многого стоит. По всей вероятности, вы давным-давно знаете то, в чем я призналась вам сегодня.
— От этого слова вашего величества трогают меня не меньше.
— Мое величество — довольно жалкое величество, если судить по тому, как мало счастья выпало мне на долю. Впрочем, ступив на землю Неаполя и впервые увидев мужчину, которому я была предназначена, я сразу почувствовала себя обреченной.
— В самом деле, — вырвалось у меня. — Господи, между вами и королем такая разница!
— В этом мое единственное оправдание, милая Эмма, и ты очень добра, что заговорила о нем. Ты, натура деликатная, тонкая, изысканная, можешь представить себе мою растерянность? Я была молода, мне было всего пятнадцать; мне сказали, что я буду царствовать на земле, где умер Вергилий, в краю, где родился Тассо, что я выйду замуж за юного восемнадцатилетнего принца, внука Людовика Четырнадцатого, правнука Генриха Четвертого! Я ехала сюда, так сказать, с «Энеидой» в одной руке и «Освобожденным Иерусалимом» в другой; я прибыла в Неаполь с надеждами девственного сердца, с мечтами духа, взращенного на балладах нашей старой Германии. И что же я увидела? Ты его знаешь, мне не надо рисовать тебе портрет этого невежественного простолюдина, не ведающего иных языков, кроме своего неаполитанского диалекта; лаццароне с мола, уплетающего макароны в королевской ложе; рыбака из Мерджеллины, торгующего рыбой и болтающего с покупателями на портовом диалекте; охотника-грубияна, лишенного поэтической жилки; поклонника крестьянок; деревенского султана, набравшего себе гарем из коровниц! Ах, признаюсь тебе, моим иллюзиям быстро пришел конец. И все-таки однажды мне показалось, что я еще смогу быть счастливой. На моем пути встретился человек, наделенный всеми теми достоинствами, каких не хватало королю: молодой, красивый, изысканный, остроумный, да сверх того еще князь, что тоже не помеха…
— Князь Караманико, — вставила я, не заметив, что непочтительно прерываю ее.
— Ты знаешь его имя? — спросила королева.
Я покраснела.
— О, не красней! — усмехнулась она. — Даже королеве не стыдно признаться в этом. Он действительно любил меня, бедный Джузеппе! Не так как тот, другой, которого привлекло во мне лишь то, что я королева… И я знаю: Джузеппе все еще меня любит.
— Но если так, что мешает вашему величеству вновь увидеться с ним?
— Его разлучили со мной.
— Возвратите его, призовите к себе… О, будь я королевой, ненавидящей своего мужа и любящей другого, ничто на свете не помешало бы мне быть с тем, кого я люблю!
— Даже боязнь, что вернувшись, он найдет здесь смерть? — глухо произнесла королева.
Я содрогнулась.
— Но кто же мог бы совершить подобное злодейство?
— Тот, кто занял его место и имеет причины бояться, что потеряет его.
— Ваше величество предполагает, что он на это способен, и все же позволяете ему оставаться подле вас? — воскликнула я.
— Что тебя удивляет? В здешних краях столько интриг, политических сетей и капканов! Попался в них
