мирской жизни, а не для затворничества. Любя, я исполняла закон, данный тобою животным, людям и растениям. Все любит в этом мире, все стремится соединиться и раствориться в едином существовании: ручьи сливаются в потоки, потоки — в реки, реки впадают в Океан. Звезды, пересекающие по ночам небесный свод, прочерчивающие на нем золотые линии и исчезающие в невидимой стороне, гаснут в лоне другой звезды; наши души, эти отголоски твоего божественного дыхания, не ищут ли они друг друга на земле только для того, чтобы было кого любить, и, когда они покинут наше тело, чтобы вместе улететь и раствориться в тебе, кто есть всемирная душа и беспредельная любовь?
Ну что ж, Господи, минуту я тешила себя надеждой, что на моем горизонте появилась незнакомая, но родная душа, родная по страданию, ибо с первых жалобных слов я поверила: это стонет сердце. Отчего, бедная страждущая душа, ты не хочешь взять часть моей скорби, как я взяла бы часть твоей печали? Разделенный груз всегда легче, и тяжесть, которая может раздавить несущих ее поодиночке, иногда кажется совсем легкой, если они объединят свои силы.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Вот уже звонят к службе. Ты призываешь меня, Господи, и я иду к тебе, иду с уверенностью в своей чистоте, с открытым сердцем, в котором ты можешь читать, и, если каким-нибудь своим поступком или упущением я оскорбила тебя, о Господь мой, дай мне знак, мысль, откровение, я склонюсь перед твоим алтарем и буду, лежа во прахе, простирать к тебе руки, пока ты не простишь меня.
А ты, милая голубка, будь верной хранительницей этих тайн моего слабого сердца, этих порывов моей несчастной души! Укрой своими крыльями листок бумаги, который я сложила, чтобы спрятать его от всех глаз, и который будет ждать меня, как ждет чаша, наполненная лишь наполовину, что в нее дольют остаток обещанного ей горького напитка.
11 мая, в полдень. Вы угадали, бедная скорбящая душа, я в самом деле решил не писать Вам больше: к чему, лежа в могиле, упрямо тянуть руки из склепа, если не для того, чтобы поднять их к Богу? Но нечто похожее на чудо изменило мое решение.
Это письмо, что Вы писали только для себя и где Вы изливали Вашу душу у ног Господа, это письмо с доверенными ему Вашими мыслями, эту чашу, до половины наполненную горечью, которую после Вашего возвращения из церкви должны были переполнить Ваши слезы, — это письмо, не прикрепленное Вами под крылом, Ирида, на этот раз неверная, сама принесла мне в клюве, словно голубка ковчега — зеленую ветвь в ознаменование того, что воды потопа отступают с лика земли, как высыхают наконец слезы на лице прощенного грешника.
Ну что ж, пусть будет так! Я принимаю на себя труд, который Вы мне поручаете, — нести часть Вашей боли, ибо я также больше не принадлежу себе, и силы, оставленные мне Богом, должен использовать как рычаг для облегчения чужих страданий.
С этой минуты моя душа освобождена от моих собственных бед и Вы заполните ее Вашими, Вы ручеек, ищущий реку, в которую мог бы влиться, Вы метеор, ищущий звезду, в лоне которой мог бы погаснуть.
Вы спрашиваете, отчего страдаете безвинно. Берегитесь! Вы требуете ответа у Бога, а от такого вопроса до богохульства один только шаг: падение совершается мгновенно.
Наша гордыня — наш главный враг в этой жизни. Говорят, один нынешний философ сводит все мироздание к вихрям. По его мнению, каждая неподвижная звезда — это солнце, центр такого же мира, как наш, и все эти миры, подчиняясь законам равновесия, кружатся и притягиваются в пространстве, каждый около своего центра, не сталкиваясь и не смешиваясь один с другим.
Не правда ли, вот схема, возвеличивающая Господа, но умаляющая человека?
Так, наш бедный мир делится на миллионы миров. Наша гордыня заставляет нас верить, что каждый из нас — солнце, центр мироздания, в то время как мы всего лишь атомы, пылинки, поднятые Господним дыханием; миллионы их кружатся вокруг сверкающих — ярче или слабее — солнц, что называются королями, императорами, принцами, героями — иными словами, сильными мира сего, которым Господь вручил как знак их могущества скипетр или посох, тиару или меч.
Но кто сказал Вам, что отвлеченные понятия не уравновешиваются так же, как материальные тела? Кто сказал Вам, что горести одного мира не ведут к счастью в другом? Кто сказал Вам, что закон нравственной природы заключается не в том, что половина сердца должна погрузиться в слезы, чтобы вторая половина радовалась, подобно тому, как половина земли погружается во тьму, чтобы другая была освещена?
Расскажите же мне о Ваших несчастьях, бедная измученная душа! Уверен: что бы ни произошло с Вами, Вы не так несчастны, как я. Говорите: у меня найдется утешение для каждой из Ваших жалоб, бальзам для каждой Вашей раны.
Но Вы, с Вашей стороны, умоляю Вас об этом, пейте из ручья моих слов, не доискиваясь источника, поступайте подобно черным эфиопам и бледным сынам Египта, которые утоляют жажду водами Нила и считают, что совершили бы святотатство, поднявшись по реке до ее истоков.
Вы думаете, будто прочли мою прошлую жизнь в нескольких вырвавшихся у меня словах: Вы произвели меня в сильные мира сего, Вам кажется, что за мной, в моем падении, тянулся огненный след, что я пал с небес на землю, подобно поверженному ангелу.
Прежде всего разуверьтесь в этом: я смиренный монах, носящий скромное имя и забывший свое прошлое — безвестное или блестящее, скромное или горделивое. Не будучи ясновидцем в жизни, в отличие от древнего философа, бывшего ясновидцем и в смерти и помнившего, как в прежнем своем воплощении он сражался у стен Трои, сегодня я не вспоминаю вчерашний день, а завтра забуду о сегодняшнем.
Так я хочу шаг за шагом двигаться в вечности, стирая за собой следы, чтобы в день моей смерти предстать перед Господом моим таким, каким вышел из чрева матери: solus, pauper et nudus — одиноким, нищим и нагим.
Прощайте, сестра моя. Не просите у меня большего, чем я могу Вам дать, чтобы я мог давать Вам утешение постоянно.
