Иду, иду! -
Тогда, молю, оставь свои исканья
И предоставь меня моей тоске.
Так завтра я пришлю.
Ромео
Души спасеньем…
Джульетта
Желаю доброй ночи сотню раз.
Уходит.
Ромео
Ночь не добра без света милых глаз.
Как школьники от книг, спешим мы к мшюй;
Как в школу, от нее бредем уныло.
Делает несколько шагов, чтобы уйти.
Джульетта
(Выходит снова на балкон.)
Ромео, тсс… Ромео!..
Если бы мне
Сокольничего голос, чтобы снова
Мне сокола-красавца приманить!
Неволя громко говорить не смеет, -
Не то б я потрясла пещеру
Эхо,
И сделался б ее воздушный голос
Слабее моего от повторенья
Возлюбленного имени Ромео.
Ромео
Любимая опять меня зовет!
Речь милой серебром звучит в ночи,
Нежнейшею гармонией для слуха.
Джульетта
Ромео!
Ромео
Милая!
Джульетта
Когда мне завтра
Прислать к тебе с утра?
Ромео
Пришли в девятом.
Джульетта
Пришлю я.
Двадцать лет до той минуты!
Забыла я, зачем тебя звала…
Ромео
Позволь остаться мне, пока не вспомнишь.
Джульетта
Не стану вспоминать, чтоб ты остался;
Лишь буду помнить, как с тобой мне сладко.
Ромео
А я останусь, чтоб ты все забыла,
И сам я все забуду, что не здесь.
Джульетта
Светает.
Я б хотела, чтоб ушел ты
Не дальше птицы, что порой шалуны
На ниточке спускает полетать,
Как пленницу, закованную в цепи,
И вновь к себе за шелковинку тянет,
Ее к свободе от любви ревнуя.
Ромео
Хотел бы я твоею птицей быть.
Джульетта
И я, мой милый, этого б хотела;
Но заласкала б до смерти тебя.
Прости, прости.
Прощанье в час разлуки
Несет с собою столько сладкой муки,
Что до утра могла б прощаться я.
Ромео
Спокойный сон очам твоим, мир — сердцу.
О, будь я сном и миром, чтобы тут
Найти подобный сладостный приют.12
На этих словах занавес задернули, и сразу раздались аплодисменты и крики: «Джульетта и Ромео!» Нас снова и снова вызывали на «сцену», как знаменитых актеров: публика хотела еще раз взглянуть на тех, кто сумел так глубоко ее растрогать.
Я была в упоении; я была уже не Ева, не мадемуазель де Шазле, я была Джульетта; стихи Шекспира, торжество любви — от всего этого у меня кружилась голова.
Все мужчины спешили поцеловать мне руку, все женщины спешили меня обнять.
Но тут двери распахнулись, и дворецкий объявил:
— Кушать подано!
Я оперлась на руку Тальма — это была самая скромная дань признательности великому артисту за единственное мгновение совершенного счастья, которое я испытала с тех пор, как потеряла тебя, и мы прошли в столовую.
Справа от меня сидел Баррас, слева — Тальма. Баррас, который знал все симпатии и антипатии, рассадил гостей таким образом, что все остались довольны.
Я никогда не слышала в обществе таких умных, таких чувствительных речей. Это был настоящий фейерверк истинно французского остроумия.
Кроме того, надо сказать, что в ночной час, когда каждый забывает о дневных заботах, сердце бьется сильнее, воображение разыгрывается, слова льются свободнее, чем в дневные часы.
Я не принимала никакого участия в этом словесном пиршестве и излиянии нежных чувств. Я снова погрузилась в себя; память моя, подобно певчей птице, услаждала меня музыкой похвал, столь лестных для моего тщеславия; поэтому я не сразу заметила, что внимание ко мне Барраса не укрылось от глаз присутствующих.
Баррас также заметил это и подумал, что начинающиеся толки могут огорчить меня; когда все стали восхищаться изысканным угощением, он сказал:
— Господа, вы должны знать нашу хозяйку; я хочу рассказать вам о необыкновенной жизни особы, которая подарила нам нынче такое наслаждение высоким искусством и вдобавок пожелала угостить таким превосходным ужином.
Я даже не подозревала, что ему столько обо мне известно; это он узнал от г-жи Кабаррюс, которой я
