оказать мне эту милость. Я отчасти причиною нынешней войны, если я умру, провинция успокоится, и вы восторжествуете. Прикажите отсрочить казнь на четверть часа. Вы освободите Каноля только тогда, когда я буду в ваших руках; но тогда вы отпустите его непременно, не так ли?
Я вечно буду вам благодарна.
Ковиньяк по прочтении письма изумился, заметив, что на сердце у него тяжело, а глаза заплаканы.
С минуту он просидел безмолвно и неподвижно, как бы не мог верить тому, что прочитал. Потом вдруг он вскричал:
– Стало быть, правда, что на свете есть люди великодушные из одного удовольствия быть великодушными! Черт возьми! Увидят, что и я могу быть великодушным, когда надобно!
Между тем он подъехал уже к городским воротам и отдал письмо Баррабе со следующим коротким наставлением:
– Что бы тебе ни говорили, отвечай только: «От короля!», а письмо отдай непременно самой принцессе.
Барраба отправился к дому, занимаемому принцессой, а Ковиньяк к замку Тромпет.
Барраба не встретил препятствий. Улицы были пусты, город казался мертвым, все жители бросились на эспланаду. У ворот дворца часовые хотели остановить его, но по приказанию Ковиньяка он показал письмо и громко закричал:
– От короля!.. От короля!
Часовые приняли его за придворного курьера и пропустили.
Барраба въехал во дворец так же, как в город.
Уже не в первый раз, как известно, достойный лейтенант Ковиньяка имел честь являться к принцессе Конде. Он спрыгнул с лошади и, зная дорогу, поспешно взбежал по лестнице, пробился сквозь испуганных лакеев до внутренних апартаментов. Тут он остановился, потому что увидел принцессу и перед нею другую даму на коленях.
– Ваше величество! Сжальтесь, ради Бога! – говорила она.
– Клара, – отвечала принцесса, – оставь меня, будь рассудительна, вспомни, что мы отказались быть женщинами, как отказались от женского платья: мы лейтенанты принца и должны покоряться только политическому расчету.
– Ах, ваше высочество! – вскричала Клара. – Для меня нет уже политических партий, нет политических расчетов, нет никакого мнения. У меня только он один, которого предают смерти. Когда он умрет, у меня уже ничего не будет, останется одно утешение – смерть...
– Клара, дитя мое, я уже сказала тебе, что невозможно исполнить твоей просьбы, – отвечала принцесса. – Они убили у нас Ришона. Если мы не отплатим им тем же, то мы обесчещены.
– О, ваше высочество! Какое бесчестие в помиловании? Какое бесчестие пользоваться правом, предоставленным только владыкам земным? Скажите одно слово, одно! Он ждет, несчастный.
– Но ты с ума сошла, Клара. Я говорю тебе, что это невозможно.
– Но я сказала ему, что он спасен. Показала ему акт прощения, подписанный вашей рукою, уверила его, что ворочусь с подтверждением этой милости.
– Я помиловала с условием, что другой заплатит за него. Зачем выпустили того?
– Да он не виноват в этом бегстве, клянусь вам. Притом же тот еще не спасся, может быть, его найдут.
«Как бы не так!» – подумал Барраба, пришедший именно в эту минуту.
– Ваше высочество, время бежит... Его уведут... Они соскучатся ждать!
– Ты права, Клара, – сказала принцесса. – Я приказала все кончить к одиннадцати часам, а вот бьет одиннадцать, стало быть, все кончено.
Виконтесса вскрикнула и приподнялась. Вставая, она встретилась лицом к лицу с Баррабой.
– Что вы? Что вам нужно? – вскричала она. – Уж не пришли ли вы известить нас о его смерти?
– Нет, сударыня, – отвечал Барраба, принимая самый ласковый вид. – Напротив, я хочу спасти его.
– Как? – вскричала виконтесса. – Говорите скорее.
– Вот только отдам это письмо принцессе.
Виконтесса де Канб протянула руку, выхватила из рук посланного письмо и, подавая принцессе, сказала:
– Не знаю, что написано в этом письме, но, ради Неба, извольте прочесть.
Принцесса распечатала письмо и прочла вслух, а виконтесса де Канб, бледнея беспрестанно, с жадностью ловила слова, произносимые принцессою.
– От Наноны! – вскричала принцесса, прочитав письмо. – Нанона здесь! Нанона предается в наши руки! Где Лене? Где герцог? Эй, кто-нибудь!
– Я готов исполнить всякое поручение вашего высочества, – сказал Барраба.
– Спешите на эспланаду, туда, где совершается казнь, скажите, чтоб они остановились! Но нет! Вам не поверят!
Принцесса схватила перо, написала на письме: «Остановить казнь» – и отдала письмо Баррабе. Он бросился из комнаты.
– О, – прошептала виконтесса, – она любит его больше, чем я! О, я несчастная, ей будет он обязан жизнью.
И эта мысль бросила ее без чувств в кресло, ее, которая во весь день мужественно встречала все удары гневной судьбы.
Между тем Барраба не терял ни минуты. Он не сошел, а слетел с лестницы, вскочил на лошадь и поскакал на эспланаду.
Когда Барраба был во дворце, Ковиньяк приехал в замок Тромпет. Тут, под покровительством ночи и широкой шляпы, которую он надвинул на глаза, он порасспросил сторожей, узнал подробности собственного своего побега и уверился, что Каноль заплатит за него. Тут по инстинкту, сам не зная, что он делает, он поскакал на эспланаду, в бешенстве шпорил лошадь, гнал ее сквозь толпу, разбивал и давил встречных.
Доскакав до эспланады, он увидел виселицу и закричал, но голос его исчез среди криков толпы, которую бесил Каноль, чтобы она его растерзала.
В эту минуту Каноль видит его, угадывает его намерение и показывает головою, что рад видеть его.
Ковиньяк приподнимается на стременах, смотрит кругом, не идет ли Барраба или посланный от принцессы с приказанием остановить казнь... Но он видит только Каноля, которого палач силится оторвать от лестницы и поднять на воздух.
Каноль рукою показывает Ковиньяку на сердце.
Тут-то Ковиньяк принимается за мушкет, прицеливается и стреляет.
– Благодарю, – сказал Каноль, поднимая руки. – По крайней мере, я умираю смертью солдата!
Пуля пробила ему грудь. Палач приподнял тело, оставшееся на позорной веревке... Но это был только труп.
Выстрел Ковиньяка раздался, как сигнал, в ту же минуту раздалась еще тысяча выстрелов. Кто-то вздумал закричать:
– Постойте! Постойте! Отрежьте веревку!
Но голоса его нельзя было слышать при реве толпы. Притом же пуля перерезала веревку, конвой был опрокинут чернью: виселица вырвана из земли, ниспровергнута, разбита, разрушена. Палачи бегут, толпа чернеет везде, как тень, схватывает труп, рвет его и тащит куски его по городу.
Толпа, нелепая в своей ненависти, думала увеличить казнь Каноля, а напротив, спасла его от гнусной казни, которой он всего более боялся.
Во время всего этого движения Барраба пробрался к герцогу и хотя сам видел, что опоздал, однако же вручил ему письмо.
Герцог среди ружейных выстрелов отошел немного в сторону, потому что он всегда и везде был холоден и спокоен.
Он распечатал и прочел письмо.
– Жаль, – сказал он, повертываясь к своим офицерам, – предложение этой Наноны было бы лучше того,
