– Мне остается жить недолго, – отвечала виконтесса, – и последние немногие дни мои я желала бы употребить на спасение души.
– Клара, милая Клара! – вскричала принцесса. – Вспомните, подумайте...
– Ваше высочество, – перебила виконтесса, – я должна выпросить у вас две милости. Могу ли надеяться, что получу их?
– О, говорите, говорите! – отвечала принцесса Конде. – Я буду так счастлива, если буду в состоянии сделать для вас что-нибудь.
– Вы можете это сделать.
– Так скажите, что такое?
– Во-первых, назначьте меня настоятельницей монастыря Святой Редегонды. Место это не занято со времени смерти госпожи Монтиви.
– Такое место для вас, милая дочь моя! Это невозможно!
– Во-вторых, – продолжала Клара несколько дрожащим голосом, – позвольте мне предать земле в моем поместье де Канб тело жениха моего, барона Рауля де Каноля, убитого жителями Бордо.
Принцесса отвернулась и приложила к сердцу трепетавшую руку.
Герцог де Ларошфуко побледнел и не знал, что делать, куда глядеть.
Лене отворил дверь кабинета и убежал.
– Ваше высочество не отвечаете, – спросила Клара, – отказываете мне? Может быть, я прошу слишком много?
Принцесса могла только кивнуть головою в знак согласия и упала без чувств.
Клара повернулась, как статуя, все дали ей дорогу. Она прошла прямо и бесстрастно между всеми этими людьми, которые склонялись перед нею.
Только когда она вышла из залы, придворные заметили, что никто не подумал помочь принцессе.
Минут через пять на дворе застучала карета: виконтесса уехала из Бордо.
– Как прикажете распорядиться? – спросила маркиза де Турвиль у принцессы, когда она пришла в себя.
– Исполнить обе просьбы виконтессы де Канб и вымолить у ней прощение мне.
Эпилог
Пейсакское аббатство
I
Со времени описанных событий прошел месяц.
Однажды в воскресенье вечером после церковной службы игуменья монастыря Святой Редегонды в Пейсаке вышла после всех из церкви, выстроенной в конце монастырского сада. По временам она обращала свои заплаканные глаза в сторону мрачной заросли из лип и сосен с таким глубоким выражением горести, словно сердце ее оставалось в этом месте и она не в силах была удалиться.
Безмолвные, с покрытыми головами, монахини шли впереди, вдоль единственной аллеи, ведущей к зданию монастыря, и казались какою-то процессиею призраков, возвращавшихся в свою могилу, от которой по временам все еще отворачивался один из них, все еще жалевший об утраченной земле.
Монахини одна за другою исчезали под темными сводами монастыря. Игуменья следила за ними глазами до тех пор, пока не скрылась последняя из них. Тогда она опустилась на капитель готической колонны, наполовину скрытой в траве, с выражением полной безнадежности.
– Ах, Боже мой, Боже мой! – говорила она, прижимая руку к сердцу. – Ты свидетель, что я не могу переносить этой жизни, которой я никогда не знала. Я искала в монастыре одиночества, забвения, отчуждения, а не всех этих взглядов, обращенных на меня.
Тут она встала и сделала несколько шагов по направлению к сосновой рощице.
– Впрочем, – продолжала она, – что мне за дело до света, коли я отринула его, до этого света, который принес мне столько зла! Общество было жестоко ко мне, так чего же ради я буду беспокоиться о его осуждении, раз я прибегла к Богу и стала от Него одного зависеть? Но, быть может, Бог осуждает эту любовь, которая все еще живет в моем сердце и снедает его? О, если так, пусть Он вырвет ее из моей души или вырвет душу из моего тела.
Едва бедная отчаявшаяся женщина произнесла эти слова, как, бросив взгляд на одежду, которой она была прикрыта, она пришла в ужас от этого кощунства, так мало согласовавшегося со священной одеждой, которую она носила. Белою исхудавшею рукою она утерла слезы и подняла глаза к небу, словно принося ему в этом взгляде жертву своих страданий.
В эту минуту она услышала чей-то голос. Она обернулась. Это была сестра-привратница.
– Матушка, – сказала она, – в приемной дожидается какая-то женщина, которая просит вас принять ее и выслушать.
– Как ее зовут?
– Она говорит, что скажет свое имя только вам.
– А какова она на вид?
– Как будто бы из благородных.
– Опять столкновение со светом, – тихонько проговорила игуменья.
– Что же ей сказать? – спросила привратница.
– Скажи, пусть придет.
– Куда, матушка?
– Приведи ее сюда, я с ней переговорю здесь, в саду, на скамейке. Мне не хватает воздуха, я задыхаюсь в комнатах.
Привратница удалилась и спустя минуту вернулась в сопровождении какой-то женщины, в которой, по ее одежде, отличавшейся пышностью при всей ее видимой простоте, было легко распознать светскую женщину.
Она была небольшого роста, ее быстрая походка не отличалась благородством, но дышала какою-то невыразимою прелестью. Она несла шкатулочку из слоновой кости, резко выделявшуюся своею тусклою белизною на черном фоне ее платья, вышитого черным стеклярусом.
– Вот матушка игуменья, сударыня, – сказала привратница.
Игуменья опустила покрывало и повернулась к посетительнице. Та опустила глаза. Игуменья, видя, что она бледна и взволнована, устремила на нее нежный взгляд и сказала:
– Вы пожелали говорить со мною, и я готова выслушать вас, сестра моя.
– Матушка, – отвечала незнакомка, – я была до такой степени счастлива, что мое счастье, как мне внушала моя гордость, не могло быть разрушено даже самим Богом. И вот теперь Господь дунул и загасил его. Пришла пора проливать слезы, пришло время раскаиваться. Я пришла просить у вас убежища, где бы мои рыдания были заглушены толстыми стенами вашего монастыря, где бы мои слезы, оставившие следы на моих щеках, не вызывали насмешек, где бы Господь, который, быть может, ищет меня веселящеюся среди мирских праздников, нашел меня склонившеюся перед его алтарями.
– Ваша душа поражена глубоко, я это вижу, потому что сама знаю, что значит страдать, – ответила молодая игуменья. – И в своем великом смятении душа ваша не может отличить того, что есть на самом деле, от того, что она желает. Если вы действительно нуждаетесь в безмолвии, действительно нуждаетесь в умерщвлении плоти, если вы нуждаетесь в покаянии, то войдите сюда, сестра моя, и страдайте вместе с нами. Но если вы ищете такое убежище, где можно терзать свое сердце свободными рыданиями, где можно испускать все вопли отчаяния, где никакой взгляд не остановится на вас, тогда, о, тогда лучше уходите отсюда, затворитесь в вашем доме, и там вы будете меньше на виду у всех, чем здесь, а ковры и обои вашей молельни будут лучше заглушать ваши рыдания, чем голые доски наших келий. А Бог, если только вы не заставили Его отвернуться от вас слишком великим грехом, всегда и везде будет с вами.
Неизвестная подняла голову и с удивлением посмотрела на молодую игуменью, обратившуюся к ней с такими словами.
– Матушка, – сказала она, – ведь все те, кто страдает, должны обратиться к Господу. Ведь ваш дом – святая станция на пути к Небу.
– Сестра моя, есть только один способ идти к Богу, – ответила монахиня, увлекаемая собственным отчаянием. – О чем вы сожалеете? Что вы оплакиваете? Чего вы просите? Свет оскорбил вас, дружба предала вас, у вас иссякли средства. И вот временная, преходящая горесть показалась вам горестью
