врагом церемониала, насколько Людовик XIV был его приверженцем. — Тем паче что существуют замочные скважины, а это будет куда забавней.
Дофин услыхал слова деда и покраснел.
Дофина тоже услыхала их, но ничего не поняла.
Людовик XV поцеловал сноху и вышел, увлекая за собой герцогиню де Ноайль и хохоча издевательским смехом, от которого исполнялись унынием те, кто не разделял веселья смеющегося.
Все остальные вышли в другую дверь.
Молодые люди остались одни.
На миг в спальне воцарилось молчание.
Наконец дофин приблизился к Марии-Антуанетте; сердце его бешено стучало, он чувствовал, как кровь, возбужденная молодостью и любовью, пульсирует в груди, в висках, в жилах.
Но он ощущал также, что за дверью стоит дед, чей циничный взгляд, проникавший в самую глубину брачного алькова, парализовал дофина, и без того, впрочем, по характеру весьма робкого и неловкого.
— Сударыня, вам нехорошо? — спросил он, взглянув на дофину. — Вы так бледны и, кажется, дрожите.
— Сударь, не стану скрывать, — ответила она, — что я испытываю странное возбуждение. Видимо, на небе собирается страшная гроза, а гроза оказывает на меня ужасное влияние.
— Вы полагаете, нам грозит ураган? — спросил дофин.
— О, я уверена, уверена в этом. Видите, все мое тело сотрясает дрожь.
И вправду, все тело несчастной принцессы содрогалось, как от ударов электрического тока.
И в этот миг, как бы в подтверждение ее предчувствий, шквал яростного ветра, один из тех могучих порывов, что швыряют одну половину моря на другую и стирают с лица земли горы, взрыв, подобный первому кличу надвигающейся бури, наполнил дворец смятением, страхом и треском.
Листья, сорванные с веток, ветви, сорванные с деревьев, статуи, сброшенные с пьедесталов, долгий и громкий вопль ста тысяч гуляющих, разбредшихся по садам, мрачный и бесконечный вой, пронесшийся по коридорам и галереям дворца, — все это в один миг слилось в самую дикую и чудовищную гармонию, какую когда-либо воспринимал человеческий слух.
Едва умолк вой, послышался зловещий звон: то стекла, разлетевшиеся на тысячи осколков, посыпались на мраморные лестницы и карнизы, рождая пронзительную скрипучую и раздражающую ноту, таявшую в пространстве.
Этот же порыв ветра сорвал с задвижки створку ставня, и она ударила о стену, словно гигантское крыло ночной птицы.
Во всех комнатах дворца, где не были закрыты окна, погасли свечи, задутые ветром.
Дофин пошел к окну, очевидно чтобы закрепить ставень, но Мария-Антуанетта остановила его.
— Сударь, сударь, умоляю вас, не открывайте окно! — вскричала она. — Свечи погаснут, и я умру от страха.
Дофин остановился.
Сквозь ставни, которые он только что закрепил, было видно, как в парке раскачиваются темные кроны деревьев, словно рука незримого во мраке великана сгибает их стволы.
Иллюминация погасла.
И тут стали видны легионы тяжелых, черных, клубящихся туч, которые летели по небу, подобно мчащимся в атаку эскадронам.
Побледневший дофин стоял, опершись рукой на оконную задвижку. Дофина со вздохом опустилась на стул.
— Вы очень испугались, сударыня? — спросил дофин.
— О, да. Но ваше присутствие успокаивает меня. Какая буря! Какая буря! Она погасила иллюминацию.
— Да, — сказал Людовик. — Дует с зюйд-зюйд-веста, а это предвещает чудовищный ураган. Если ветер не прекратится, не знаю, удастся ли устроить фейерверк.
— Да для кого его устраивать, сударь? В такую погоду в садах не останется ни одного человека.
— Ах, сударыня, вы не знаете французов, им необходим фейерверк. А уж этот-то будет великолепен. Инженер рассказал мне, что подготовлено. О, смотрите-ка, я не ошибся: вот и первые ракеты.
Действительно, первые ракеты, подобные сверкающим огненным змеям, взлетели в небо, но в тот же миг, словно гроза восприняла эти пылающие струи за вызов, одна-единственная молния, которая, казалось, расколола небосвод, зигзагом прозмеилась между потешными огнями, сливая свое голубоватое сияние с красными вспышками ракет.
— Вот уж поистине кощунство человека, вздумавшего тягаться с Богом! — промолвила дофина.
Первые ракеты-предвестницы предшествовали фейерверку всего лишь на несколько секунд: инженер понял, что медлить нельзя, и зажег следующие ракеты, которые были встречены многоголосым воплем радости.
Но разъяренная гроза, как если бы в самом деле здесь шла борьба между небом и землей, словно человек, как сказала эрцгерцогиня, и впрямь совершил святотатство по отношению к Богу, перекрыла своим оглушительным грохотом вопль толпы; разом разверзлись небесные хляби, и из туч хлынули струи дождя.
Ветер задул иллюминацию, небесный огонь погасил фейерверк.
— Какое несчастье! — промолвил дофин. — Вот и фейерверк не удался.
— Ах, сударь, — печально заметила Мария-Антуанетта, — разве после моего приезда во Францию нам что-то удается?
— Как это?
— Вы осмотрели Версаль?
— Разумеется, сударыня. А вам Версаль не понравился?
— О, Версаль мне понравился бы, будь он сейчас таким, каким оставил его ваш славный предок Людовик XIV. Но скажите, в каком он сейчас состоянии? Уныние, руины. О, буря весьма сочетается с празднеством, которое мне устроили. Разве сейчас не самое время для урагана, чтобы скрыть от народа убожество нашего дворца? Разве не желанна и не благодетельна ночь, которая укроет эти аллеи, заросшие травой, эти группы испачканных илом тритонов, пересохшие водоемы и искалеченные статуи? Так дуй же, южный ветер, неистовствуй буря, клубитесь, тяжелые тучи; скройте от всех глаз странный прием, который оказала Франция дочери императоров в тот день, когда та вложила свою руку в руку ее будущего короля!
Дофин, явно смущенный, поскольку он не знал, что ответить на эти упреки, а главное, на экзальтированную меланхолию, совершенно чуждую его характеру, в свой черед испустил глубокий вздох.
— Я огорчила вас, — сказала Мария-Антуанетта, — но только не подумайте, что во мне говорит гордость. Нет, вовсе нет! Если бы мне показали только Трианон, такой радостный, тенистый, цветущий, в котором, увы, гроза срывает листья с деревьев в рощах и мутит воду в прудах, я удовлетворилась бы этим прелестным гнездышком, но руины ужасают меня, они несовместимы с моей молодостью, а тут вдобавок на развалины обрушивается страшнейший ураган.
Новый порыв ветра, еще более ужасный, чем первый, потряс дворец. Принцесса в ужасе вскочила.
— Боже мой! Скажите, это не опасно? Скажите… Я умираю от страха!
— Ничуть. Версаль построен на насыпи и не может притянуть молнию. А если она и ударит, то, вероятней всего, в церковь, у которой острая крыша, или в малый замок — он угловатый. Вам же известно, что высокие предметы притягивают флюиды электричества, а плоские, напротив, отталкивают.
— Нет! — вскричала Мария-Антуанетта. — Не знаю! Не знаю!
Людовик взял эрцгерцогиню за руку — рука была холодна и дрожала.
В этот миг бледная молния залила комнату свинцово-фиолетовым светом. Мария-Антуанетта вскрикнула и оттолкнула дофина.
— Но что с вами, сударыня? — спросил он.
— Ах, при свете молнии вы показались мне мертвенно-бледным, осунувшимся, окровавленным, —
