Оба эти вопроса прозвучали одновременно.
Старик схватил руку Жильбера, но она была холодна.
Филипп расстегнул на молодом человеке фуфайку, рубашку и положил руку на сердце.
— Бедняга Жильбер, — промолвил он.
— Мой мальчик, — вздохнул старик.
— Он дышит, он жив! Уверяю вас, он жив! — воскликнул Филипп.
— Это правда?
— Уверен. У него бьется сердце.
— Помогите! Помогите! — закричал старик. — Я видел, там есть хирург.
— Нам придется обойтись без него. Только что я просил у него помощи и получил отказ.
— Он должен заняться моим мальчиком! — упрямо настаивал старик. — Должен! Сударь, помогите мне донести Жильбера к нему.
— У меня только одна рука, сударь, но она к вашим услугам, — отвечал Филипп.
— Помогите! Помогите! — кричал старик.
— Сперва людей из народа!
— Только из народа, — подтвердил хирург, верный своему правилу, зная, что всякий раз, когда он произносит эти слова, окружающие отвечают ему ропотом восхищения.
— Человек, которого я принес, — из народа, — поспешно заверил старик, чувствуя тем не менее, что начинает проникаться общим восхищением, которое вызывала категоричность молодого хирурга у людей, окружающих его.
— Тогда после женщин, — заявил хирург. — Мужчины сильнее женщин и способны дольше выдерживать боль.
— Сударь, сделайте только кровопускание, простое кровопускание, — попросил старик.
— А, господин дворянин, вы опять здесь? — промолвил хирург, увидев Филиппа и не обратив внимания на старика.
Филипп промолчал. Старик, решив, что эти слова относятся к нему, запротестовал:
— Я — не дворянин, я из народа. Меня зовут Жан Жак Руссо.
Врач удивленно ахнул и с повелительным жестом крикнул:
— Пропустите естественного человека! Пропустите освободителя человечества! Пропустите гражданина Женевы!
— Спасибо, сударь, — поблагодарил Руссо, — спасибо.
— Вы пострадали, сударь? — спросил хирург.
— Нет, не я, а этот бедный юноша.
— О, вы тоже, как я, трудитесь на благо человечества! — вскричал хирург.
Руссо, взволнованный столь торжественным приемом, пробормотал что-то невразумительное.
Филипп, потрясенный тем, что оказался лицом к лицу с философом, которого боготворил, скромно держался в стороне.
Руссо помогли положить Жильбера, все еще не пришедшего в чувство, на стол.
И только теперь Руссо внимательней присмотрелся к тому, у кого просил помощи. То был молодой человек примерно того же возраста, что Жильбер, но ничто в нем не свидетельствовало о молодости. Лицо у него было желтоватое и увядшее, как у старика, дряблые веки прикрывали змеиные глаза, рот искривлен, словно у эпилептика во время припадка.
Окруженный ампутированными руками и ногами, он стоял в рубашке с закатанными до локтей рукавами, с руками, залитыми кровью, и был скорее похож на палача, с удовольствием исполняющего свое ремесло, нежели на врача, вершащего святой и скорбный труд.
И все-таки имя Руссо имело над ним такую власть, что он отрешился от присущей ему грубости, бережно расстегнул Жильберу рукав, перетянул руку полотняным бинтом и надрезал вену.
Сперва появилось несколько капель кровь, но через несколько секунд она полилась струей.
— Все, он спасен, но его придется лечить: у него очень сильно помята грудь, — сказал хирург.
— Сударь, мне остается только поблагодарить вас, — обратился к нему Руссо, — и воздать вам хвалу, но не за то, что вы делаете исключение для бедняков, а за вашу приверженность им. Все люди — братья!
— Даже дворяне, аристократы и богачи? — спросил молодой врач, и глаза его зловеще блеснули под тяжелыми веками.
— Даже дворяне, аристократы и богачи, когда они страдают, — подтвердил Руссо.
— Прошу простить, сударь, — ответил ему хирург, — но я родился в Будри близ Невшателя, я, как и вы, швейцарец и потому в некоторой мере демократ.
— Вы — мой земляк? — воскликнул Руссо. — Швейцарец? Сударь, скажите, пожалуйста, ваше имя.
— Это безвестное имя, имя человека, который посвятил свою жизнь тому, чтобы учиться, в ожидании, когда он сможет, подобно вам, посвятить ее счастью человечества. Меня зовут Жан Поль Марат.
— Благодарю вас, господин Марат, — сказал Руссо. — Только, просвещая народ относительно его прав, не побуждайте его к мести, ибо, если он однажды начнет мстить, вы сами, быть может, придете в ужас от его жестокости.
На губах Марата мелькнула мрачная улыбка.
— О, если бы этот день наступил при моей жизни, — мечтательно протянул он, — если бы мне посчастливилось увидеть этот день.
Руссо слышал эти слова и, напуганный интонацией, с какой они были произнесены, как пугается путник, до которого донеслось отдаленное ворчание надвигающейся грозы, подхватил Жильбера на руки и попытался унести его.
— Двух добровольцев, чтобы помочь господину Руссо! — крикнул хирург. — Двух людей из народа!
— Я! Я! — отозвалось с десяток голосов.
Руссо осталось только выбрать; он ткнул пальцем в двух дюжих носильщиков, и они взяли у него Жильбера.
Прежде чем уйти, Руссо подошел к Филиппу.
— Возьмите, сударь, мой фонарь, — сказал он, — мне он больше не нужен.
— Спасибо, — поблагодарил Филипп.
Он взял фонарь и опять отправился на поиски, а Руссо пошел к себе на улицу Платриер.
— Несчастный юноша! — прошептал Руссо, оглянувшись и видя, как Филипп исчез среди тесных улочек.
И он продолжал свой путь, время от времени вздрагивая: он слышал разносящийся над поверженной в скорбь площадью резкий голос хирурга, кричавшего:
— Людей из народа! Только людей из народа! Горе дворянам, богачам и аристократам!
69. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Среди тысяч и тысяч следовавших друг за другом катастроф г-ну де Таверне чудом удалось избежать всех опасностей.
Не имея возможности оказать сопротивление силе, сметавшей все на своем пути, он проявил спокойствие и ловкость и сумел удержаться в центре толпы, которая неслась к улице Мадлен.
Эта толпа, сминая, давя о парапеты площади, об углы Хранилища мебели тех, кто оказался сбоку, оставляя по краям длинные цепи раненых и убитых, все-таки смогла унести ноги, но, правда, изрядно поредев, так как повезло только тем, кто находился в самой ее середине.
Едва вырвавшись на бульвар, мужчины и женщины разбежались во все стороны, оглашая воздух криками.
Таким вот образом г-н де Таверне, как и все окружающие его, сразу оказался вне опасности.
