— Мадемуазель так добра!
— Да говори же и зашнуруй меня наконец!
Николь призвала на помощь всю свою проницательность, собралась с силами и проговорила:
— Это… это Жильбер!
К ее великому изумлению Андреа и бровью не повела.
— Жильбер! Маленький Жильбер, сын моей кормилицы?
— Он самый, мадемуазель.
— Как! Ты хочешь замуж за этого мальчика?
— Да, мадемуазель, за него.
— И он тебя любит?
Николь почувствовала, что решительный миг настал.
— Он сам сто раз говорил мне об этом, — ответила она.
— Ну что ж, выходи, — спокойно проговорила Андреа, — не вижу никаких препятствий. Твои родители умерли, он сирота, так что оба вы сами распоряжаетесь своей судьбой.
— Конечно, — пробормотала Николь, совершенно ошеломленная тем, что дело ее решилось вопреки всем ее предчувствиям. — Значит, мадемуазель не против?
— Вовсе нет. Только вот оба вы еще очень молоды.
— Значит, сможем дольше прожить вдвоем.
— Но вы ведь оба бедны.
— Мы будем работать.
— А где же будет работать он? Парень ведь ничего не умеет.
Устав от притворства, Николь внезапно перестала осторожничать:
— Если позволите, я хотела бы сказать, что мадемуазель плохо относится к бедному Жильберу.
— Вот как? Я отношусь к нему так, как он того заслуживает. Он же лентяй.
— Зато, мадемуазель, он много читает и хочет лишь одного — учиться.
— Он своеволен, — продолжала Андреа.
— Но только не с мадемуазель, — отозвалась Николь.
— Что ты имеешь в виду?
— Мадемуазель это известно лучше, чем кому бы то ни было. Вы же заставляете его приносить дичь к столу.
— Я?
— А ему порой приходится прошагать десять лье, прежде чем он что-нибудь найдет.
— Ей-богу, мне никогда и дела не было до…
— До дичи? — насмешливо подхватила Николь.
Будь Андреа в обычном расположении духа, она, быть может, посмеялась бы шутке горничной и не заметила бы таящейся в ней горечи. Однако в это утро нервы у нее были натянуты как струны. Каждому слову Андреа, каждому ее движению предшествовала нервная дрожь. Даже малейшее мысленное усилие составляло для нее препятствие, которое всякий раз нужно было преодолевать; выражаясь современным языком, Андреа была раздражена. Слово это — удачное изобретение филологов: оно напоминает нам о дрожи, которая пронизывает нас, если мы откусим кусок какого-нибудь очень терпкого плода или прикоснемся к чему-либо шероховатому.
— Это что еще за шуточки? — внезапно придя в себя, осведомилась Андреа, к которой вдруг вернулась ее проницательность, исчезнувшая было из-за дурного самочувствия.
— Это не шуточки, мадемуазель, — отвечала Николь. — Шуточки хороши для знатных дам, а я — бедная девушка и честно говорю только то, что есть.
— Так что же ты говоришь?
— Мадемуазель клевещет на Жильбера, который к ней очень внимателен. Вот и все.
— Он лишь выполняет то, что должен делать слуга.
— Но Жильбер не слуга, ему денег не платят.
— Он сын наших бывших арендаторов, мы его кормим, даем ему кров, а он взамен ничего не делает. Тем хуже для него, потому что в таком случае он вор. Но к чему это вы клоните и почему с таким рвением защищаете мальчишку, на которого никто не нападает?
— О, я прекрасно знаю, что мадемуазель на него не нападает, — ответила Николь с улыбкой, хотя внутри вся ощетинилась.
— И сейчас я не понимаю, что ты хочешь этим сказать.
— Потому что мадемуазель просто не хочет понять.
— Довольно, — строго отрезала Андреа, — сию же минуту объясните, что вы хотите сказать.
— То, что я хочу сказать, мадемуазель знает получше моего.
— Ничего я не знаю и даже не догадываюсь, потому что у меня нет времени заниматься вашими загадками. Вы просите моего согласия на ваше замужество, не так ли?
— Да, мадемуазель, и прошу вас не сердиться на меня за то, что Жильбер меня любит.
— Да какое мне дело до того, любит вас Жильбер или нет? В самом деле, вы меня уже утомили.
Николь подскочила, словно молодой петушок. Гнев, так долго сдерживаемый, наконец прорвался:
— А может быть, мадемуазель говорила то же самое и Жильберу?
— Да разве я разговариваю с вашим Жильбером? Оставьте меня в покое, мадемуазель, вы просто спятили.
— Если вы с ним не разговариваете или больше не разговариваете, то, думаю, лишь с недавних пор.
Андреа подошла к Николь и окинула ее великолепным, полным презрения взглядом.
— Вы уже целый час собираетесь сказать мне какую-то дерзость. Говорите же, я требую.
— Но… — Николь запнулась, немного смутившись.
— Вы утверждаете, что я разговаривала с Жильбером?
— Да, мадемуазель.
Андреа внезапно пришла мысль, которую она раньше просто не допускала.
— Боже милостливый, бедняжка ревнует! — расхохотавшись, воскликнула она. — Успокойся, моя бедная Леге, я не смотрю на твоего Жильбера и даже не знаю, какого цвета у него глаза.
Андреа почувствовала, что уже готова простить девушку, которая, как оказалось, не надерзила ей, а просто вбила себе в голову невесть что. Николь же, напротив, сама выглядела оскорбленной и не собиралась ничего прощать.
— Я думаю, — сказала она, — этого и не узнаешь, если смотреть на человека ночью.
— Как ты сказала? — спросила Андреа, которая уже начала что-то понимать, но никак не могла в это поверить.
— Я сказала, что раз мадемуазель разговаривает с Жильбером лишь по ночам, как вчера, например, то хорошенько рассмотреть его лицо довольно трудно.
— Если вы сейчас же не объяснитесь, вам не сдобровать! — сильно побледнев, воскликнула Андреа.
— Нет ничего проще, мадемуазель, — забыв обо всякой осторожности, проговорила Николь. — Этой ночью я видела…
— Тише, меня кто-то зовет, — прервала служанку Андреа.
И действительно: снизу послышался крик:
— Андреа! Андреа!
— Это ваш батюшка, мадемуазель, и с ним гость, который у нас ночевал, — пояснила Николь.
— Спуститесь и скажите, что я не могу выйти, что мне дурно, что я чувствую себя разбитой, а потом возвращайтесь, чтобы мы могли закончить этот странный разговор.
— Андреа! — опять послышался голос барона. — Господин Бальзамо просто хочет пожелать тебе доброго утра.
— Ступайте же! — повторила Андреа, королевским жестом указывая Николь на дверь.
Николь повиновалась, как повиновались приказам Андреа все, — без возражений и недовольных мин. Но только Николь вышла, как Андреа охватило странное чувство: несмотря на свое нежелание показываться
