— Так вот, скажи этой женщине, что, ежели у ней есть нужда в пятистах пистолей, ей дадут их за этого коня.
— Поди ж ты! — удивился крестьянин, широко открыв глаза. — Пятьсот пистолей! Хорошие деньги.
— Если хочешь, добавь, когда будешь с ней говорить, что иметь этого коня желает король.
— Король?
— Он самый.
— Может, это вы и есть король?
— Нет, но я представляю его.
— Вы представляете короля? — переспросил крестьянин, снимая шляпу.
— Поторопись, друг мой, король очень спешит!
И наш геркулес снова бросил внимательный взгляд на дорогу.
— Ладно. Можете быть спокойны, — уверил крестьянин, — как только дама проснется, я ей в двух словах сообщу о вашем предложении.
— Да, но у меня нет времени ждать, когда она проснется.
— Так что же делать?
— Разбуди ее, черт возьми!
— Я не смею.
— Ну хорошо, тогда я сам разбужу ее.
И человек, утверждавший, что он представляет его величество, поднял руку, в которой сжимал длинный хлыст с серебряным набалдашником, и вознамерился постучать в ставень второго этажа.
— Э, нет, нельзя!
Но поднятый хлыст опустился, даже не притронувшись к окошку, так как неизвестный заметил на дороге карету, которую везли крупной, но уже усталой рысью три лошади.
Зоркий взгляд неизвестного узнал дверцы кареты, и он ринулся навстречу ей с быстротой, сделавшей бы честь жеребцу, которого он намеревался приобрести.
А карета эта была той, в которой ехала наша путешественница, ангел-хранитель Жильбера.
Увидев подающего знаки мужчину, форейтор, не уверенный, дойдут ли лошади до почтовой станции, с радостью остановил их.
— Шон! Милая Шон! — крикнул незнакомец. — Ты ли это? Ну, наконец-то! Здравствуй! Здравствуй!
— Я, Жан! — ответила названная этим странным именем путешественница. — А что ты здесь делаешь?
— Прелестный вопрос, черт бы меня побрал! Жду тебя.
С этими словами геркулес вскочил на подножку, сквозь открытую дверь облапил своими длинными ручищами молодую женщину и стал покрывать ее поцелуями.
Вдруг он заметил Жильбера, который, не имея ни малейшего представления, что за отношения связывают этих двух новых персонажей, введенных нами в повествование, сидел с мрачным видом, какой бывает у собаки, когда у нее отнимут кость.
— Кто это у тебя тут? — поинтересовался геркулес.
— Юный философ, и презабавный, — ответила м-ль Шон, нимало не заботясь о том, ранит или польстит этот ответ ее протеже.
— Где ты его подобрала?
— На дороге. Но это не имеет значения.
— Да, действительно, — согласился обладатель имени Жан. — Ну, и как там наша старушка графиня Беарнская?
— Готово.
— Как готово?
— Приедет.
— Приедет?
— Да, — кивнула Шон.
Беседу эту Жан вел, все так же стоя на подножке.
— И что же ты ей наплела? — поинтересовался он.
— Что я — дочь ее адвоката метра Флажо, еду в Верден и что папочка поручил мне сообщить ей, что ее дело назначено к слушанию.
— И все?
— А чего же больше? Я только и прибавила, что для назначения ее дела к слушанию крайне необходимо ее присутствие в Париже.
— И что же она сделала?
— Широко раскрыла свои крохотные бесцветные глазки, взяла понюшку табаку, заявила, что метр Флажо — величайший человек на свете, и распорядилась насчет отъезда.
— Великолепно, Шон! Я сделаю тебя своим чрезвычайным послом. А теперь не позавтракать ли нам?
— Обязательно, а не то этот несчастный младенец умрет от голода. Но только побыстрей, хорошо?
— А что так?
— Нас могут перегнать.
— Кто? Старая сутяжница? У нас в сравнении с ней в запасе часа два, так что с господином де Мопу мы успеем переговорить.
— Нет, дофина.
— Ну, дофина сейчас еще только в Нанси.
— Она в Витри.
— В трех лье отсюда?
— Да.
— Проклятье! Это меняет дело. Пошел, кучер, пошел!
— Куда, сударь?
— На почтовую станцию.
— А вы, сударь, сойдете или сядете?
— Я останусь там, где я сейчас.
Карета тронулась, увозя на подножке Жана, и через пять минут подкатила к зданию почтовой станции.
— Котлет, цыпленка, вареных яиц, бутылку бургундского, короче, чего угодно, только побыстрей, — распорядилась Шон, — мы должны сию же минуту уехать.
— Прошу прощения, сударыня, — заявил смотритель почтовой станции, выходя на порог, — но ежели вы уезжаете сию минуту, то ехать вам придется на своих лошадях.
— На каких это своих лошадях? — удивился Жан, соскочив с подножки.
— На тех, на которых вы сюда приехали.
— Э, нет! — запротестовал кучер. — Они уже сделали два перегона. Да посмотрите сами, в каком они виде, бедняжки.
— Он прав, — подтвердила Шон. — Они уже не смогут везти карету.
— А что мешает вам дать мне свежих лошадей? — поинтересовался Жан.
— Только то, что у меня их нет.
— Они должны у вас быть… Тысяча чертей! Существует же предписание, в конце концов.
— Сударь, по предписаниям у меня в конюшне должно быть пятнадцать лошадей…
— Ну, и?
— А у меня их восемнадцать.
— Я столько не требую. Мне достаточно трех.
— Беда в том, что они в разгоне.
— Все восемнадцать?
