— Вы полагаете?..
— Что сейчас все куплетисты в столице и провинции воспевают нас на все мыслимые мотивчики; что «Кухмистерские ведомости» крошат нас, как начинку для пирога; что «Газетчик в кирасе» целится прямо в нас, благо на нас нет кирасы; что «Наблюдатель» наблюдает за нами во все глаза; одним словом, завтра участь наша будет столь плачевна, что вызовет жалость у самого Шуазеля.
— Ваш вывод?.. — осведомился герцог.
— Вывод такой, что поеду-ка я в Париж и накуплю там корпии да бальзаму, чтобы было чем залечивать наши раны. Дайте мне денег, сестричка.
— Сколько? — спросила графиня.
— Сущий пустяк, две-три сотни луидоров.
— Видите, герцог, — обратилась графиня к Ришелье, — вот я уже несу военные издержки.
— В начале похода всегда так, графиня: сейте нынче, пожнете завтра.
Графиня неописуемым движением пожала плечами, встала, подошла к комоду, открыла его, извлекла пачку ассигнаций и, не считая, протянула их Жану; тот, также не пересчитывая, с тяжелым вздохом сунул их в карман.
Потом он поднялся, потянулся, похрустел руками с видом смертельной усталости и прошелся по комнате.
— Вот, — изрек он, указывая на герцога и графиню, — эти люди будут развлекаться на охоте, а я галопом помчусь в Париж; они увидят прелестных кавалеров и прелестных дам, а я буду смотреть на гадкие физиономии бумагомарателей. Право, со мной обращаются как с приживалкой.
— Заметьте, герцог, — добавила графиня, — что он и не подумает заниматься нашими делами; половину моих денег он отдаст какой-нибудь потаскушке, а остальные спустит в первом попавшемся притоне; и он, презренный, еще смеет жаловаться! Ступайте прочь, Жан, мне тошно на вас смотреть.
Жан опустошил три бонбоньерки и ссыпал их содержимое к себе в карманы, стянул с этажерки китайскую безделушку с бриллиантовыми глазами и с достоинством удалился, провожаемый криками выведенной из себя графини.
— Прелестный юноша! — лицемерно вздохнул Ришелье; так нахлебник хвалит юного баловня, мысленно желая ему провалиться сквозь землю. — Он вам очень дорог, не правда ли, графиня?
— Как вам известно, герцог, он весьма добр ко мне, и это приносит ему триста-четыреста тысяч ливров в год.
Прозвонили часы.
— Половина первого, графиня, — сказал герцог. — К счастью, вы уже почти одеты; покажитесь ненадолго своим обожателям, кои полагают, что настало затмение, и поскорее сядем в карету. Вы знаете, где предполагается охота?
— Вчера мы с его величеством обо всем условились: он поедет в лес Марли, а по дороге заедет за мной.
— Убежден, что король не отступит от этой программы.
— Теперь изложите мне ваш план, герцог, благо наступил ваш черед действовать.
— Сударыня, я написал племяннику, хотя, если предчувствие меня не обманывает, он должен уже находиться в пути.
— Господину д'Эгийону?
— И я буду весьма удивлен, если завтра же письмо мое его не настигнет; полагаю, что завтра, от силы послезавтра он будет здесь.
— И вы на него надеетесь?
— Ах, сударыня, у него бывают удачные мысли.
— Все равно положение наше весьма нехорошо; король и уступил бы нам, не испытывай он такого ужаса перед делами…
— И вы полагаете…
— И я трепещу при мысли, что он никогда не согласится пожертвовать господином де Шуазелем.
— Позволите ли вы мне говорить начистоту, графиня?
— Разумеется.
— Что ж, я верю в это не больше, чем вы. Король прибегнет к сотне уверток, не уступающих вчерашней, ведь его величество так остроумен! Что до вас, графиня, вы не дерзнете в угоду своему непостижимому упрямству поставить на карту любовь короля.
— Еще бы! Тут есть над чем подумать.
— Сами видите, графиня: господин де Шуазель останется при дворе навсегда; чтобы его удалить, нужно по меньшей мере чудо.
— Да, чудо, — повторила Жанна.
— А люди, к сожалению, разучились творить чудеса, — подхватил герцог.
— Погодите! — возразила г-жа Дюбарри. — Я знаю одного человека, он умеет творить чудеса и поныне.
— Вы знаете человека, который умеет творить чудеса, графиня?
— Видит Бог, знаю.
— И вы молчали!
— Я только сейчас об этом подумала, герцог.
— Вы полагаете, что этот малый способен выручить нас из беды?
— Я полагаю, что он способен на все.
— О! А какое чудо он сотворил? Расскажите-ка мне о нем просто ради примера.
— Герцог, — промолвила г-жа Дюбарри, приблизившись к Ришелье и невольно понизив голос, — этот человек десять лет тому назад встретился мне на площади Людовика Пятнадцатого и предсказал, что я стану королевой Франции.
— Воистину, это чудо: такой человек мог бы и мне предсказать, что я умру первым министром.
— Не правда ли?
— О, я ни минуты в этом не сомневаюсь. Как, вы говорите, его зовут?
— Его имя ничего вам не скажет.
— Где он?
— Ах, вот этого-то я и не знаю.
— Он не оставил вам своего адреса?
— Нет. Он должен сам явиться за вознаграждением.
— Что вы ему обещали?
— Все, чего он попросит.
— И он не пришел?
— Нет.
— Графиня! Это еще большее чудо, чем его предсказание. Решительно, этот человек нам нужен.
— Но как нам его раздобыть?
— Имя, графиня, его имя!
— У него два разных.
— Начнем по порядку. Первое?
— Граф Феникс.
— Как! Тот человек, которого вы мне показывали в день вашего представления ко двору?
— Тот самый.
— Этот пруссак?
— Этот пруссак.
— Нет, я уже разочаровался в нем. У всех колдунов, которых я знал, имя оканчивалось на «и» или на «о».
— Все складывается превосходно, герцог, второе из его имен оканчивается так, как вам нравится.
— Как же оно звучит?
— Жозеф Бальзамо.
