— Попытайтесь, попытайтесь.
— И попытаюсь.
— Каким же образом?
— Я не хочу, чтобы этот молодой человек страдал, он внушает мне участие.
— Вы, конечно, мастер, но вы не Бог-отец и не Бог-сын, и избавить парня от страданий вам не удастся.
— А если он не будет испытывать боли, то сможет поправиться, как вы полагаете?
— Это возможно, однако не наверняка.
Бальзамо окинул Марата взглядом, полным неуловимого превосходства и, встав подле больного, взглянул в его глаза, растерянные и уже затуманенные предчувствием грядущего ужаса.
— Спите, — приказал Бальзамо не только голосом, но и взглядом, силою воли, всем жаром своего сердца, всеми флюидами тела.
В эту минуту главный хирург начал ощупывать бедро больного, показывая ученикам, насколько сильно развилось воспаление.
Услышав приказ Бальзамо, молодой человек приподнялся было немного на постели, затем вздрогнул в руках у помощника, голова его упала на грудь, глаза закрылись.
— Ему дурно, — заметил Марат.
— Нет, сударь.
— Но разве вы не видите, что он потерял сознание?
— Нет, он спит.
— Как это спит?
— Просто спит.
Все присутствующие повернулись к странному врачу, видимо, принимая его за сумасшедшего.
На губах у Марата заиграла недоверчивая улыбка.
— Скажите, при потере сознания люди обычно разговаривают? — осведомился Бальзамо.
— Нет.
— Ну так задайте ему вопрос, он ответит.
— Эй, молодой человек! — крикнул Марат.
— Кричать вовсе не обязательно, — заметил Бальзамо, — говорите обычным голосом.
— Скажите, что с вами?
— Мне приказали спать, и я сплю, — ответил пациент.
Голос его был совершенно спокоен — никакого сравнения с тем, как он звучал несколько мгновений назад.
Ассистенты переглянулись.
— А теперь отвяжите его, — велел Бальзамо.
— Это невозможно, — возразил главный хирург, — одно движение и операция пойдет насмарку.
— Он не шелохнется.
— А кто мне поручится в этом?
— Я, а потом он сам. Да вы спросите у него.
— Можно ли вас развязать, друг мой?
— Можно.
— И вы обещаете не шевелиться?
— Обещаю, если вы мне это прикажете.
— Приказываю.
— Ей-богу, сударь, — проговорил главный хирург, — вы говорите с такой уверенностью, что меня так и подмывает попробовать.
— Не бойтесь, попробуйте.
— Отвяжите его, — распорядился хирург.
Помощники выполнили приказ. Бальзамо подошел к изголовью кровати.
— Начиная с этой минуты не двигайтесь, пока я вам не позволю.
После этих слов молодого человека охватило такое оцепенение, что с ним не сравнилась бы и каменная статуя на надгробье.
— Теперь можете приступать, — сказал Бальзамо, — больной вполне готов.
Хирург взял скальпель, но в последнюю секунду заколебался.
— Режьте, сударь, говорю вам, режьте, — с вдохновенным видом пророка промолвил Бальзамо.
Хирург, оказавшийся в его власти, также как Марат, больной и все остальные, приблизил сталь к плоти.
Плоть заскрипела, но больной даже не охнул, не шевельнулся.
— Из каких вы краев, друг мой? — полюбопытствовал Бальзамо.
— Из Бретани, сударь, — ответил пациент и улыбнулся.
— Вы любите свою родину?
— Ах, сударь, там у нас так хорошо!
Тем временем хирург начал делать кольцеобразный надрез, посредством которого при ампутации обнажают кость.
— Вы давно уехали из родных мест? — продолжал расспрашивать Бальзамо.
— Когда мне было десять лет, сударь.
Хирург закончил надрез и приблизил к кости пилу.
— Друг мой, — попросил Бальзамо, — напойте ту песенку, что поют батские солевары, возвращаясь вечером с работы. Я помню лишь первую строчку:
Пила вгрызлась в кость.
Однако больной улыбнулся и, повинуясь просьбе Бальзамо, запел — мелодично, медленно, восторженно, словно влюбленный или поэт:
Когда нога упала на постель, больной все еще пел.
