заливом и озером Никарагуа, под покровительством Англии и с титулом кацика народа москито.
Британское правительство оставляло за собой право построить один или несколько фортов в тех местах, какие ему угодно будет выбрать на землях кацика.
Англичане — народ в высшей степени предусмотрительный: полагая, что Панамский перешеек рано или поздно будет пробит в Чиапе или Картаго, они уже мечтали об американском Гибралтаре между Атлантическим и Бореевым океанами.
При чтении этого документа капитану Памфилу пришла в голову странная мысль: он спекулировал на всем — чае, индиго, кофе, треске, обезьянах, медведях, водке и гонакасах, — ему осталось купить себе королевство.
Только это королевство обошлось ему дороже, чем он вначале рассчитывал, но не из-за того, что берега его омывало изобильное рыбой море, и вовсе не из-за высоких кокосовых пальм, затенявших побережье, и даже не из-за обширных лесов, покрывавших горную цепь, которая режет перешеек пополам и отгораживает москито от гватемальцев, — нет, Черный Змей был достаточно равнодушен ко всему этому, но зато он безмерно дорожил красной печатью, украшавшей нижнюю часть его пергамента. К несчастью, без печати акт был недействителен, потому что это была печать лондонской государственной канцелярии.
Эта печать обошлась капитану в сто пятьдесят бутылок огненной воды, но сверх уговора он получил и пергамент.
XIX
О ТОМ, КАК КАЦИК НАРОДА МОСКИТО ДАЛ СВОЕМУ НАРОДУ КОНСТИТУЦИЮ, ЧТОБЫ ОБЛЕГЧИТЬ СЕБЕ ПОЛУЧЕНИЕ ЗАЙМА В ДВЕНАДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ
Примерно через четыре месяца после описанных нами событий красивый бриг под трехцветным флагом, состоящим из полос зеленого, серебряного и лазурного цветов и опущенным ниже английского королевского флага, который гордо развевался над ним в знак верховной власти, приветствовал двадцатью одним выстрелом из пушки крепость Портсмут, учтиво ответившую ему равным числом выстрелов!
Это был «Сулейман», парусное судно, откомандированное огромным военным флотом кацика народа москито для доставки в Лондон и Эдинбург консулов его высочества, которые прибыли, вооружившись актом передачи, сделанным английским правительством в пользу их господина, представиться его величеству Вильгельму IV.
Появление на портсмутском рейде незнакомого флага возбудило большое любопытство; но это любопытство еще больше усилилось, когда стало известно, какие важные особы прибыли под этим флагом. Все немедленно устремились в порт, желая увидеть, как сойдут на берег два прославленных посланника нового правителя, кого Великобритания только что причислила к своим вассалам. Жадным до всякой новизны англичанам казалось, что в двух консулах должно быть нечто особенное, напоминающее о диком состоянии, из которого их выведет благодетельное попечительство Англии. Но догадки любопытных на этот счет оказались совершенно неверными: шлюпка доставила на берег двух мужчин, один из которых, в возрасте от пятидесяти до пятидесяти пяти лет, низкорослый, тучный и багроволицый, был лондонским консулом; второй, лет двадцати двух или двадцати трех, высокий и худощавый, был консулом эдинбургским; оба были одеты в причудливые мундиры — нечто среднее между военной и штатской одеждой. Их потемневшие от солнца лица и ярко выраженный южный акцент сразу же выдавали взгляду и слуху детей экватора.
Новоприбывшие осведомились о местожительстве коменданта крепости и нанесли ему визит, длившийся около часа; затем они при том же стечении народа вернулись на борт «Сулеймана». В тот же вечер судно снова подняло паруса, и неделю спустя читатели «Таймса», «Стандарда» и «Санди таймс» узнали об их благополучном прибытии в Лондон, где они, как писали упомянутые газеты, произвели большое впечатление. Это обстоятельство не явилось неожиданностью для коменданта Портсмута, который рассказывал всем подряд о том, как поразили его разносторонностью своего образования оба посланца москитского кацика: оба они говорили на вполне сносном французском; один из них, лондонский консул, обладал превосходным коммерческим умом и даже некоторым намеком на медицинские знания; второй же, консул эдинбургский, в особенности блистал весьма живым умом и глубокими познаниями в кулинарном искусстве различных народов мира — как ни молод он был, но родители позволили ему объездить весь свет, несомненно, в предвидении высоких должностей, уготованных для него Провидением.
Два москитских консула имели у лондонских властей не меньший успех, чем у коменданта Портсмута. Правда, министры, которым они представлялись, заметили в них полное незнание светских обычаев; но это отсутствие лоска (по совести, его и требовать нельзя было от людей, рожденных под десятым градусом широты) вполне искупалось наличием у них разнообразных знаний, подчас совершенно чуждых представителям наиболее просвещенных народов.
Например, лорд-канцлер однажды вечером вернулся сильно охрипшим с заседания палаты общин, где ему пришлось препираться с О’Коннеллом из-за нового проекта налогообложения Ирландии, и лондонский консул, случайно оказавшийся у него в это время, попросив миледи дать ему яичный желток, лимон, стаканчик рома и немного гвоздики, собственными руками приготовил приятное на вкус питье, широко применяемое, по словам консула, в Комаягуа в случае подобного рода заболеваний. Лорд-канцлер смело проглотил напиток и на следующий день был совершенно здоров. Этот случай, впрочем, наделал столько шума в дипломатическом мире, что лондонского консула с тех пор иначе как доктором и не называли.
Другой, не менее удивительный случай произошел с господином эдинбургским консулом, сэром Эдуардом Тумаусом[23]. Как-то у министра народного просвещения беседовали о различных блюдах разных народов, и сэр Эдуард Тумаус проявил столь обширные познания в этих вопросах, от распространенного в Калькутте карри по-индийски до паштета из бизоньего горба, который так ценится в Филадельфии, что у всего почтенного собрания слюнки потекли; увидев это, консул с не знающей себе равных любезностью предложил господину министру народного просвещения свои услуги в качестве распорядителя на одном из его будущих обедов, где гостям станут подавать только совершенно неизвестные в Европе яства. Министр народного просвещения, смущенный этим предложением консула, долго отказывался принять его; но сэр Эдуард Тумаус настаивал так упорно и так чистосердечно, что его превосходительство в конце концов сдался и пригласил всех своих собратьев на это кулинарное торжество. И в самом деле, в назначенный день эдинбургский консул, за два дня перед тем отдавший распоряжения о покупках, явился с утра и, отбросив высокомерие и гордость, спустился в кухню, где, оставшись в одной рубашке, командовал поварами и поварятами так, словно всю жизнь только этим и занимался. За полчаса до обеда он снял салфетку, повязанную у него вокруг пояса, вновь облачился в свой консульский фрак и с простотой подлинного достоинства вошел в гостиную так спокойно, будто только что подъехал в своей карете.
«Конституционалист» в статье, озаглавленной «Коварный Альбион», сравнил этот обед, который произвел переворот в английском кабинете министров, с пиром Валтасара.
Поэтому сэр Эдуард Тумаус оставил по себе жгучие сожаления в гастрономическом клубе на Пикадилли, когда, властно призываемый долгом, вынужден был покинуть Лондон и отправиться в Эдинбург. Доктор остался в Лондоне один. Через некоторое время он официально уведомил дипломатический корпус о скором прибытии своего августейшего повелителя, его высочества дона Гусман-и-Памфилос, что вызвало большое волнение в аристократических кругах.
В самом деле, однажды утром стало известно, что по Темзе поднимается иностранное судно, несущее на гафеле москитский флаг, а на бизань-мачте — флаг Великобритании. Это был бриг «Москито», из того же порта и того же уровня, что и «Сулейман», но весь сверкающий позолотой; в тот же день он стал на якорь в Доках. Это судно доставило в Лондон его высочество кацика собственной персоной.
Если высадка консулов вызвала значительное стечение народа, понятно, что должно было происходить при высадке властелина. Весь Лондон высыпал на улицы, и дипломатическому корпусу с большим трудом удалось расчистить себе дорогу в толпе, чтобы встретить нового монарха.
Он оказался человеком лет сорока пяти — сорока восьми, в котором мгновенно узнавали подлинный
