знать, что приберегло для нас будущее!
Я играла с судьбой, не подозревая о том, что настанет день и этот тюремщик будет держать за теми же самыми запорами, в той же самой одиночной камере человека, дороже которого для меня нет никого на свете, и не предполагая, что эти напугавшие меня запоры, стены и бастионы будут окружать его так же, как и несчастного Филиппа. Комендант смотрел на меня, улыбаясь особенной, только ему присущей улыбкой, и отвечал мне чрезвычайно любезно; таким образом я узнала, что несчастные, которых держат в одиночных камерах, остаются там без всякого общения пожизненно, никуда не выходя и ни с кем не разговаривая; место их обитания — большая башня, более мощная и надежно защищенная, чем другие; вход в нее преграждают три железные двери, отдельная охрана и бесчисленные препятствия, не позволяющие арестантам даже дышать. Сквозь решетки на их окнах не пролетела бы даже муха.
— Успокойтесь, госпожа герцогиня, — прибавил комендант, — ваш подопечный находится в другом месте.
Разумеется, мой подопечный был в другом месте, но тайное чувство говорило мне, что в одиночной камере был Филипп, что ребенок, которого прятали в Венсенском лесу, подросток из замка в Лангедоке, который стал молодым человеком, теперь томился в этих стенах, находясь в руках этого палача. Я разглядывала все, что меня окружало, словно надеясь обрести ключ к этой тайне; и тут я заметила за спиной г-на де Сен-Мара одного лакея, лицо которого было мне знакомо; я не помнила, где я с ним встречалась, но была уверена, что вижу его не в первый раз. Мне показалось, что этот человек — правая рука коменданта: он следил за всем, и его хозяин всецело доверял ему. Слугу делали легкоузнаваемым его смуглая кожа, карие глаза и белоснежные зубы: то был Хитано. Обнаружив это, я вспомнила, что этот лакей был в Бидаше — он входил в шайку моей доброй подруги.
Цыган же не подал вида, что узнал меня, и это вполне понятно. Тем не менее я сочла странным, что он оказался в крепости, и стала строить догадки на этот счет.
Сразу же после ужина я раскланялась с нашим хозяином и вернулась в свою комнату, где меня с нетерпением ожидала Блондо; я поняла это, видя, как она смотрит на г-на де Валантинуа, который все никак не уходил. Наконец, я выпроводила мужа, и горничная живо заперла дверь на засов.
— Госпожа, госпожа, у меня такая новость!
— Филипп здесь, не так ли?
— Кто вам это сказал?
— Никто, но я знаю.
— Тише! Нас могут услышать, госпожа, и кто знает, что может за этим последовать. Простите, госпожа, я веду себя чересчур смело, и все же…
— Я прощаю, говори тише, если хочешь, только поскорее. — Госпожа обратила внимание на дворецкого?
— Да, тот самый лакей, что задает здесь тон, это один бидашский Хитано. — Госпожа, он находится здесь ради вас. — Ради меня? Он тоже?
— Да, госпожа, уже два года. Цыганская королева направила его к господину де Сен-Мару, потому что господин де Сен-Map оказался причастен к вашей судьбе, и за ним надо присматривать. — Господин де Сен-Map причастен к моей судьбе? Каким образом?
— Я не знаю, но это так. Цыгана известили о приезде госпожи заранее, и он ее ждал. Он узнал меня и пришел сказать мне об этом. Его хозяин без него как без рук; все началось с того, что цыган спас ему жизнь, когда тот угодил в засаду, — это было нарочно подстроено; с тех пор он в большой чести у коменданта, которого все боятся, кроме него.
— Значит, он говорил тебе о Филиппе!
— Да, госпожа, то есть это госпожа полагает, что речь, по-видимому, идет о господине Филиппе — цыгану же на этот счет ничего не известно. Он знает только, что здесь находится один узник, которого никто не видит; когда он бывает в церкви, его балкон огорожен решеткой, и всякий раз, когда к нему приходят тюремщик или солдат, он надевает железную маску; он снимает ее, лишь когда остается один. Господин де Сен-Map проводит с этим человеком много времени; порой слышно, как бедняга плачет, даже толстые стены не могут заглушить его рыданий. Несчастный был тяжело болен, врача позвали далеко не сразу, и он увидел узника уже в маске. Ему не дают никаких ножей, в том числе и перочинных; он пишет уже отточенным пером, но то, что он пишет, остается в руках господина де Сен-Мара. Словом, уверяю вас, этот осужденный достоин всяческой жалости, и все здесь не спускают с него глаз. — Твой Хитано его видел?
— Да, он часто к нему ходит по поручению своего хозяина, но никогда не остается с ним наедине.
— Как же ему удалось все это тебе рассказать? Зачем он тебе это рассказал?
— Госпожа, как только меня привели сюда и я стала готовить вам туалет, этот человек вошел с величайшей предосторожностью и спросил, узнаю ли я его; когда я ответила, что прекрасно его помню, он сообщил то, что я сейчас рассказала, и поручил мне передать это вам, поскольку было необходимо, чтобы вы обо всем узнали, — то был приказ его королевы.
Я задумалась и немедленно составила план действий. Я хотела, чтобы меня допустили к узнику, если это Филипп, в чем я нисколько не сомневалась; мне хотелось его спасти, мне хотелось его утешить, по крайней мере; вопрос заключался в одном: каким образом это сделать? В моем положении было невозможно изменить свой облик с помощью переодевания; не стоило и помышлять о том, чтобы про-, никнуть в темницу под своим именем, в своей одежде, даже с помощью славного хитано. Тем не менее я решила; увидеть узника, а вам прекрасно известно, Лозен, что я добиваюсь всего, чего мне хочется, несмотря ни на что.
— Ступай и приведи сюда твоего Хитано, — сказала я своей верной служанке.
— Он придет, госпожа, он придет, когда все лягут спать; он проникнет через мою комнату, а это поставит в неловкое положение только меня.
— Моя бедная Блондо! Если его увидят, то скажут, что это твой любовник и что ты быстро их заводишь.
— Все равно, лишь бы оказать услугу госпоже княгине! Эта славная девушка всю жизнь была мне предана, как собака.
Я прождала своего сообщника более двух часов, а затем легла, так как испытывала жестокие муки; наконец, он пришел и поцеловал край моей простыни в знак глубокого почтения. Я пристально посмотрела на цыгана — мне не хотелось доверяться предателю, чтобы потом провести в Бастилии остаток своих дней. Мой взгляд отнюдь его не смутил, что меня очень обрадовало: мне нравится дерзость, она подает надежду.
— Ты хочешь мне служить?
— Мне это приказали.
— Хорошо. Что ты собираешься мне сказать?
Цыган начал рассказывать то, что я уже знала, более подробно; он описал фигуру, голос и манеры узника таким образом, что у меня не осталось никаких сомнений: это был Филипп. Он подтвердил то, о чем говорила Блондо. Его королева приказала, чтобы я все это узнала, но она не объяснила, каковы были ее цели; это меня интересовало, только и всего, и мне было предначертано всю жизнь странным образом сталкиваться с этим печальным красавцем, этим Амадисом из рыцарских романов.
Я слушала цыгана, чувствуя, как бьется мое сердце и голова заполняется неясными образами, — мне казалось, что в моем воображении проходит шествие призраков. Бедный Филипп! Он был здесь, и так близко от меня, а я даже не могла его увидеть! Я даже не могла его утешить! О! Вопреки воле всех Сен- Маров на свете этого нельзя было допустить!
— Хитано, — продолжала я, — мне необходимо встретиться с этим узником.
— Ах, госпожа, мне было бы легче поджечь башню, где он находится, нежели провести вас туда.
— Я этого хочу.
— Это невозможно.
— А он, разве он не может оттуда выйти?
— Нет.
— И все же я требую, чтобы ты привел его сюда, раз я не могу пойти к нему.
— Каким образом?
— Я не знаю, постарайся.
