Я солгала бы, если бы не призналась, что моему взгляду, устремленному вдаль, впервые явился образ мужчины, и я, невольно узнала в его облике господина де Монтиньи.
Я видела его темные волосы и строгое, порой смягченное улыбкой лицо, казавшееся еще более изысканным вследствие его бледности. Я всматривалась в это видение, в то время как накануне даже не решалась взглянуть на реального человека, и мысленно соглашалась с Жозефиной, еще недавно убеждавшей меня, что господин де Монтиньи — один из самых благородных людей, каких я когда-либо видела.
Правда, в данном случае мой жизненный опыт был слишком ограниченным. Эти размышления были прерваны звоном колокольчика, приглашавшего к
обеду. Подходя к дому, я была скорее задумчивой, чем печальной.
Мачеха, как обычно, поцеловала меня и во время трапезы не сказала о господине де Монтиньи ни слова. Вставая из-за стола, я даже подумала, не пригрезилась ли мне вся эта история.
Мне очень хотелось спросить, приедет ли снова господин де Монтиньи, но я не решалась. К тому же я могла обратиться с этим вопросом к Жозефине.
Однако, как ни странно, увидев кормилицу, я и ее не посмела ни о чем спросить.
Поднявшись к себе, я обнаружила три-четыре платья, лежавшие на кровати. Я выбрала одно из них и позвала Жозефину, чтобы она помогла мне одеться.
«Ну-ну, — сказала кормилица, — я вижу, что мое дорогое дитя не хочет показаться господину де Монтиньи дурнушкой».
«Значит, он приедет сегодня?» — спросила я.
«Откуда же мне знать?» — ответила Жозефина.
«Ах, если он не приедет, — продолжала я, — не стоит наряжаться».
«Ладно уж! — рассмеялась кормилица. — Приготовься на всякий случай».
Я выбрала самое красивое, на мой взгляд, платье из четырех и, признаться, привела себя в порядок более тщательно, чем накануне.
Закончив свой туалет, я снова спустилась в парк, но не для того чтобы выслеживать гостя, как в прошлый раз, а лишь затем, чтобы совершить прогулку, предаваясь мечтам, как это было утром.
Внезапно, когда я особенно глубоко погрузилась в свои туманные грезы, волнующие нас в пятнадцать лет, послышались шаги и треск сучьев. Подняв голову, я увидела в десяти шагах от себя господина де Монтиньи.
Заметив его, я невольно всплеснула руками и едва удержалась от крика; мне хватило одного взгляда, чтобы убедиться, что он тоже постарался выглядеть лучше, чем вчера.
«Простите, мадемуазель, — сказал он, — я вас напугал?»
«Я не ждала вас, сударь», — ответила я.
«Госпожа де Жювиньи разрешила мне сходить за вами, и, узнав, что вы предпочитаете гулять в этой части парка…»
«Напротив, сударь, раньше я сюда не ходила, — поспешно ответила я, — и лишь сегодня утром впервые заметила, что на самом деле это один из красивейших уголков парка».
Господин де Монтиньи огляделся, как бы запоминая мельчайшие подробности пейзажа.
Он улыбнулся, и от его улыбки мое лицо запылало: мне показалось, что он видит в окружающей картине то же, что и я.
Я отвернулась, но почувствовала, что господин де Монтиньи приближается ко мне.
«Любите ли вы поэтов?» — спросил он.
Я посмотрела на него с удивлением, так как не совсем поняла вопрос. «Поэзию? — следовало переспросить мне, но я сказала: — До сих пор мне
разрешали читать лишь возвышенные стихи Расина».
«Ах! — воскликнул господин де Монтиньи. — Вы читали лишь стихи Расина, а любите мрачные места, журчащие ручьи, трепетный солнечный свет на траве, цветы, плывущие по течению. В таком случае вы уловили то, что вам еще не довелось прочесть: вы почувствовали Бёрнса, Грея, Мильвуа, Андре Шенье, Гёте, Ламартина — всех моих старых друзей, с которыми я буду рад вас познакомить».
«Одна из моих подруг как-то раз читала мне стихи Мильвуа, и они показались мне такими грустными и прекрасными, что я выучила их наизусть».
«Это, наверное, „Падение листьев“, не так ли?» — улыбнулся господин де Монтиньи и процитировал первые строки:
Последний лист упал со древа…note 6
«Да», — ответила я.
«Вам понравились эти стихи?»
«Очень!»
«Хотите, я почитаю вам другие?»
«Очень хочу».
Заинтересовавшись, я взяла господина де Монтиньи под руку.
Он положил свою ладонь на мою и тихим благозвучным голосом начал читать одно из лучших стихотворений Ламартина:
Ты помнишь, может быть, тот вечер тихий, ясный? note 7
Я с восторгом прослушала чудесную элегию от начала до конца, и она затронула в моей душе множество неведомых, а вернее, доселе молчавших струн. Пока это продолжалось, я стояла затаив дыхание, как будто слушала пение птицы и опасалась ее спугнуть. Я вздохнула лишь после того, как отзвучала последняя строфа, наполнив мою душу музыкой и дивным ароматом.
Несомненно, господин де Монтиньи опасался долго играть на моих чувствах и оберегал эти первые цветы души, которыми Бог увенчивает своих ангелов; так что вскоре он перешел от стихов, поэзии людей, к природе — этой поэзии Бога.
За один раз, не выходя за пределы понимания пятнадцатилетней девочки, он поведал мне о ботанике, мифологии, физике, астрономии и других предметах, о которых я знала лишь понаслышке. Все эти науки, казавшиеся мне раньше очень скучными, теперь предстали передо мной в облике пленительных волшебниц, каждая из которых хранила сокровища более драгоценные, чем сокровища из «Тысячи и одной ночи».
Поэтому вечером, когда Жозефина, раздевая меня, сообщила, что свадьба состоится через три недели — за это время нужно было уладить всякие формальности, — я лишь ответила со вздохом, в котором на сей раз не было ни капельки сожаления:
«Что поделаешь, Жозефина, раз мачеха этого хочет!»
«Да, значит, придется ей уступить, не так ли? Бедная страдалица!» — пожалела меня кормилица.
Засыпая, я повторяла про себя последнее четверостишие из «Озера»:
Пусть томный ветерок, что камыши колышет, И в воздухе твоем всех ароматов смесь, Пусть все здесь говорит, что видит вас иль слышит: «Они любили здесь!»
XX
После этого господин де Монтиньи стал приезжать к нам каждый день.
Я не могу сказать, что полюбила его, ибо если бы это было так, то события, о которых мне предстоит вам поведать, скорее всего не произошли бы; но, испытывая благоговейный трепет перед разносторонними знаниями своего жениха, я смутно сознавала, что с таким человеком любая женщина может стать абсолютно счастливой.
Если бы мне было двадцать лет, а не пятнадцать и я обладала бы некоторым жизненным опытом, а не была неискушенным ребенком, этот брак показался бы мне истинным благом, но тогда я ожидала его с некоторой опаской.
В течение трех недель, предшествовавших свадьбе, господин де Монтиньи не ухаживал за мной, а заботился об одном — подобно рудокопу, он, так сказать, старался отыскать в моем разуме потаенные золотоносные жилы.
Если я что-то сегодня знаю и не совсем чужда музыке и живописи — всем этим я обязана господину де Монтиньи, пробудившему мои духовные способности, которые развивались сначала в одиночестве, а затем — в страданиях.
Между тем в усадьбе так спешили поскорее сыграть мою свадьбу с господином де Монтиньи, словно
