— Клятвы! Час от часу не легче.
— Клянусь, что мои отношения с маркизой так же невинны, как отношения короля с вами.
Мадемуазель де Шароле, смеясь, пожала плечами.
— Раз вы прибыли из Вены, вам кажется, что и я приехала из Лапландии? — сказала она.
— Продолжайте, дорогой друг, — промолвил герцог, видя, что превозмочь недоверчивость принцессы совершенно невозможно.
— Что вы хотите, чтобы я продолжала?
— То, что начали. Вы же сказали, что королева плетет интриги сообща с герцогом Бурбонским?
— Нуда.
— Чтобы свалить Флёри?
— Именно так.
— А почему она хочет его свалить?
— Потому что Флёри — старый скряга, из-за которого она испытывает недостаток в деньгах. Кстати, о деньгах: раз уж вы такой друг этой де При, скажите-ка ей, герцог, что она проявила прескверный вкус в выборе протеже.
— Какой протеже?
— Полячки, кого же еще?
— Ах, принцесса, пожалейте ее, эту бедную королеву; она заслуживает скорее сострадания, чем порицания.
— Да я ей сострадаю больше, чем вы сами, и особенно я ее жалею за то, что по вине этой интриганки маркизы она стала королевой Франции.
— По правде говоря, принцесса, меня удивляет, что вы говорите, будто скучали эти два года. Кто ненавидит так, как вы, всегда более или менее развлекается… Ну, оставьте же в покое эту маркизу хотя бы ради господина герцога.
— Нет, нет, нет, я нахожу отвратительным один поступок этой нахалки: она сделала королеву королевой.
— Это ее право, ведь она исполнила то, что было ей поручено.
— Да! А что она радела о приданом этой бедной принцессы, что пересчитывала ее белье, рубахи, юбки, словно кастелянша для новобрачной-провинциалки, это тоже ее право?
— Послушайте, принцесса, ведь маркиза была падчерицей Леблана.
— Ну, такая доброта примиряет меня с вами, и я возвращаюсь к господину де Фрежюсу.
— То есть к нашему скряге. :
— Последний, зная, что у королевы нет денег, допустил к себе Орри, генерального контролера, наделенного всеми полномочиями для ведения переговоров о займе на имя бедняжки Марии Лещинской, и тот засвидетельствовал перед господином Флёри, что бедная принцесса не в состоянии поддерживать образ жизни, какого требует ее положение; Флёри признал, что так оно и есть, посетовал вместе с генеральным контролером и вытащил из своей шкатулочки, поскольку у него, как у Гарпагона, имеется шкатулочка…
— Вытащил что?
— Угадайте!
— Проклятье! Вы изъясняетесь, как Гарпагон.
— Герцог, прикройте от стыда лицо: он вытащил сто луидоров! Нами управляет человек, дающий сто луидоров королеве! Вы, будучи в Вене, представляли там этого человека!
— Если бы я проведал об этом, клянусь вам, принцесса, я не остался бы там и на сутки. Что он должен был сказать, когда узнал, что, въезжая туда, я велел подковать лошадей моей свиты серебряными подковами, а моих собственных — золотыми?
— Да, и еще устроили так, чтобы они растеряли все подковы прежде, чем вы въехали в свой дворец.
— Вернемся к господину де Фрежюсу. Вы представить не можете, насколько мне интересно все, что вы говорите.
— Стало быть, он извлек из своей шкатулки сто луидоров для королевы. Орри покраснел как мак и вновь напомнил министру, что ее величество нуждается в деньгах.
Флёри тяжело вздохнул.
«Если она действительно стеснена в средствах, — сказал он, — придется сделать себе кровопускание». И он добавил еще пятьдесят луидоров.
— О! Это невозможно! — вскричал Ришелье. — Вы преувеличиваете, принцесса.
— Скажите, что это неправдоподобно, и я соглашусь с вами. Но, прощу вас, подождите конца.
— Так это еще не конец? Был другой?
— Орри, который сначала побагровел, стал бледнеть. Видя это, господин Флёри забеспокоился, как бы он опять не принялся жаловаться.
«Что ж, ладно! — промолвил министр, — добавлю еще двадцать пять луидоров, но уж пусть до будущего месяца ничего больше не просит».
И этими словами Гарпагон запер свою шкатулку.
— Сто семьдесят пять луидоров!
— На двадцать пять луидоров меньше, чем я давала вашему лакею, герцог, когда он первого января приносил мне от вас новогоднее поздравление.
Ришелье отвесил учтивый поклон.
— Принцесса, — сказал он, — признаю, что в мое отсутствие здесь происходили явления потусторонние. Значит, королева настроена против господина де Фрежюса, она в ярости?
— В отчаянии.
— Ладно! Но почему бы ей не заставить короля припугнуть его?
— Э, герцог! Вообразите, что это, напротив, господин фрежюс старается устроить так, чтобы король невзлюбил ее.
— Ба! Он, столь благочестивый епископ?..
— Говорю же вам, все это омерзительно!
— А впредь будет еще и весьма прискорбно, принцесса, и с нашей стороны было бы неосмотрительно в том сомневаться. Так, вероятно, все ропщут — и в верхах и в низах?
— Всюду.
— Разделились на фрежюсистов и бурбонистов?
— К бою готовы! Пушки заряжены, запалы наготове.
— Стало быть, вопрос в том, чтобы каким-нибудь способом прибрать к рукам короля?
— Верно.
— И оба, господин де Бурбон и господин де Флёри, ищут такого способа?
— Вы попали в самую точку.
— И что же, господин герцог пытается укрепить положение королевы?
— Здесь он не преуспеет.
— Вы полагаете?
Принцесса наклонилась к самому уху Ришелье.
— Неделю тому назад, — шепнула она, — король пожаловался, что королева отказала ему в исполнении долга.
— О! Бедный король! — засмеялся герцог. — И господин де Фрежюс об этом знает?
— Несомненно.
— В таком случае он, будучи похитрее господина де Бурбона, уж, верно, подумывает о том, как бы возвести на наш небосклон новую звезду?
— И вы еще утверждали о своей недостаточной осведомленности? Боже милостивый! Вы и впрямь стали истинным дипломатом!
— Решительно, дорогая принцесса, я никогда не ошибался насчет господина де Бурбона, думая о нем Всегда одно и то же.
— И что же вы думали?
— Что он дурак.
