— Как, Луиза была в Рамбуйе?
— Да, я ее заметил, но мы даже словом не перекинулись. Кстати, это мне напомнило еще одну странность.
— Скажи, какую.
— О твоей жене?
— Говори.
— Разве тебя это занимает?
— Э, смотря какая странность.
— Но, в конце концов, если это довольно странная странность?
— Это никак не может меня волновать, ведь мы, как ты сам заметил, расстались. Но все-таки это подобающий интерес, если муж…
— Ну да, действительно, вполне подобающий. Что ж! Раз ты считаешь, что этому мужу…
— Моя жена свободна.
— Да, но все же свободна до тех или иных пределов, включая их либо исключая.
— Я бы предпочел, чтобы исключая.
— К примеру, так: свободна вплоть до герцога и пэра, но при этом исключая его, будь он хоть дважды герцогом и пэром, не правда ли?
— Пекиньи!
— Так вот, мой дорогой, если тебе не по вкусу, что твоя жена на кого-то слишком засматривается, а этот кто-то слишком засматривается на нее, сейчас самое время…
— Самое время для чего?
— Чтобы встать между женой и той персоной, на которую она поглядывает Граф провел ладонью по лицу.
— Ну, — сказал он, — это лишь чтобы меня позлить. Это у меня есть любовница, а Луизу я знаю: она может состроить глазки тому или другому, но не более.
— Значит, в своей жене ты уверен?
— Уверен.
— Отлично! Друг мой, вера спасительна. Затем Пекиньи прибавил про себя: «Если Олимпия само совершенство, то и Майи также образец в своем роде.
Что за пара! Какая жалость, что их приходится разлучать!»
— Итак, — продолжал Майи, — ты дал слово, и я вправе не сомневаться, что ты сюда пришел по собственному почину и только из-за Олимпии?
— Положись на это, я же возвращаюсь к моему плану.
— Милый друг, не стоит мне его объяснять, это был бы напрасный труд.
— Почему же?
— Потому что это ни к чему не приведет.
— Ох, черт возьми! Неужели я строил планы впустую?
— Совершенно впустую. Я утратил любовь моей жены, или, по крайней мере, эта любовь уснула, а проснется лишь тогда, когда это будет угодно Богу.
— Или дьяволу.
— Да, герцог; а что до Олимпии, повторяю тебе: я ее не выпущу из рук, она принадлежит мне и никакая сила ее у меня не отнимет.
— Все это не более чем слова: «Verba volant note 47 (лат.)]», как выражается отец Поре.
— Как тебе известно, мой любезный герцог, существуют слова и совсем иного рода. Слова Евангелия, слово чести…
— Не стоит так горячиться, а главное, не бросайся словами Евангелия. Это добро не расточают попусту.
— Вот еще! Я что, не хозяин своей любовницы?
— Э, нет!
— Вот как? Любопытно.
— Любопытно или нет, а это так.
— И кому же она в таком случае принадлежит, моя любовница?
— Королю, черт возьми! Так же как и Париж. Если королю будет угодно повысить солевую подать на свой город, он едва ли станет справляться о твоем мнении или даже о мнении самой столицы.
— Да, но…
— Никаких «но». Мадемуазель Олимпия актриса, она принадлежит Французской комедии, которой владеет король, поскольку все комедианты суть люди короля.
— А, так ты изволишь шутить!
— Я? Честное слово, я от подобного намерения за тысячу льё.
— Что ж, скажи королю, пусть попробует прийти и взять у меня Олимпию, тогда увидим!
Пекиньи пожал плечами:
— Он ведь постесняется, король, не так ли?..
— Ах, Пекиньи, ты воистину бесценный друг. Ценю твою редкую деликатность: ты понял, что мне угрожает опасность, и хочешь избавить меня от нее.
— Каким образом?
— Ты проведал, что затевается заговор против моей бедняжки Олимпии и, не подавая виду, указываешь мне спасительный выход.
— Кто? Я?
— Это прекрасно, не отпирайся, это прямо-таки возвышенно, благодарю! Сегодня же ночью я увезу ее в Нормандию, в мое маленькое поместье. Помнишь, то самое, что по соседству с Курб-Эпином, владением госпожи де При.
— Нет, это я тебя благодарю за предупреждение. Можешь быть уверен: мадемуазель Олимпия не поедет в Нормандию.
— Вот еще! — озадаченно промолвил Майи. — Это почему же она не поедет?
— Потому что я ей помешаю.
— Ты?
— Я самый. Видишь ли, милейший граф, я не намерен допустить, чтобы король умер с тоски, и тем самым занять место подле Жака Клемана и Равальяка!
— Черт возьми, это уж слишком!
— Мой славный Майи, будь она твоей женой, я бы и слова не сказал, я бы тебя одобрил, посоветовал бы тебе упрятать свое добро подальше, потому что со стороны его величества это было бы уже воровство, хотя история знает такие примеры, вспомним поступок Людовика Четырнадцатого с супругом госпожи де Монтеспан… Но любовница…
— Герцог!
— Ах! Ну и что?
— Чтобы именно ты? Мы же друзья!
— Это вне службы, но здесь, мой дорогой, я на службе у короля.
— Подстроить мне ловушку, отнять у меня любимую женщину?
— Девчонку-комедиантку!
— Да, но если король ее захотел, почему бы и мне не желать ее?
— Король, милейший, это король.
— Ты хочешь довести меня до отчаяния?
— Если я увижу, что ты способен из-за этого отчаиваться, ты меня позабавишь.
— Это уж чересчур, герцог, по-моему, пора кончать. Пекиньи встал.
— Я думал, ты человек с умом, — произнес он.
— Да, но и не без сердца.
— Прелестно! Добрый час я хожу вокруг да около, привожу кучу доводов, лгу, хитрю, кривляюсь…
— С какой целью?
