помешает мне исполнить свой долг!

Господин Кумб почти выбился из сил. И чем реже бывший грузчик оказывался во власти очередной вспышки гнева, тем сильнее проявлялся этот гнев, тем быстрее он должен был довести г-на Кумба до изнеможения; последнюю фразу он сумел произнести лишь сделан над собой большое усилие, а последние слова его уже было совершенно невозможно разобрать. Он опустился на кровать, на спинку которой до сих пор опирался, его губы посинели, в то время как лицо стало мертвенно-бледным, и, задыхаясь, он упал на матрац.

Громкий голос хозяина уже на протяжении некоторого времени привлекал внимание Милетты: находясь на лестнице, ни жива ни мертва, она прислушивалась к нему; на крик, вырвавшийся из груди Мариуса, когда тот увидел г-на Кумба, который оседал на кровать, она вбежала в комнату и поспешила оказать ему помощь.

Как только она заметила, что тот начинает приходить в себя, она увлекла Мариуса за собой на лестницу.

— Удались отсюда, дитя мое, — сказала она ему, понизив голос. — Не надо, чтобы он обнаружил тебя здесь, когда к нему снова вернется сознание: твое присутствие может вызвать у него новую вспышку гнева, а гнев этот приводит меня в ужас тем более, что я не припомню, приходилось ли мне когда-нибудь видеть его в подобном состоянии. И пусть, несмотря на то что сейчас произошло, в твоем сердце не останется горечи; Господь часто испытывает нас, посылая несчастья, однако мы всегда обращаемся к нему лишь для того, чтобы возблагодарить за его благодеяния. Именно так следует поступать по отношению ко всем тем, кто нас любит, дитя мое, и помнить лишь доброту, проявленную ими к нам. Я услышала только последние слова господина Кумба; не знаю, что произошло между вами, но не думаю, как он того опасается, что ты примешь сторону его врагов. Ты не имеешь права забывать, сколько доброты и сочувствия он проявил к твоей матери в то время, когда все покинули ее; кстати, те, что столь сильно изменили человека, которого я всегда знала как кроткого и миролюбивого, не иначе как люди злые.

Мариусу очень не хотелось, чтобы у матери оставалось дурное мнение о той, что лично на него произвела столь сильное впечатление, однако донесшийся до них голос г-на Кумба хотя и едва внятно, но властно позвал Милетту, и она, нежно обняв сына, тотчас оставила его.

С тяжелым сердцем и со слезами на глазах Мариус покинул деревенский домик; за ночь воображение молодого человека, истинного южанина, завело его очень далеко. Ему было девятнадцать лет, а в этом возрасте препятствия, связанные с общественным и имущественным положением, не мешают полету счастливых несбыточных мечтаний, и он нежно лелеял эти сладкие надежды; он уже видел, как согласно желанию Мадлен, выраженному в ее письме к нему, между обитателями обоих домов установлены повседневные добрососедские отношения, и под покровом этих грез зарождавшаяся, по его ощущениям, сердечная страсть к девушке стала казаться ему разделенной любовью. Но гнев, выплеснутый злопамятным г-ном Кумбом, дохнул на этих очаровательных призраков, населявших его мечты, и разогнал их. Выйдя из испытываемого им состояния опьянения, он очутился в мире, казавшемся ему совершенно незнакомым, с действительностью, весьма удручавшей его. Вновь овладев собою, он оценил то расстояние, что разделяло его и мадемуазель Мадлен, и впервые за последние сутки вспомнил о том, кто он такой, вспомнил о своем происхождении, о незначительном общественном положении бывшего мастерового, чье имя он носил, а также о скромном будущем, к которому чувствовал себя приговоренным.

У Мариуса было достаточно величия души, чтобы перед лицом несбывшихся надежд не стыдиться своего низкого происхождения; достаточно благородства чувств, чтобы не обвинять ни тех, кто дал ему жизнь, ни даже судьбу; его сердце обливалось кровью, он страдал, но не испытывал ни гнева, ни отчаяния.

Признав свои ошибки и заблуждения, он с мужской твердостью, редко встречающейся у людей его возраста, тотчас покаялся в своих самонадеянных надеждах; он решил собрать все свои силы и мужество, чтобы погасить едва родившуюся любовь, казавшуюся ему безрассудной, и поклялся самому себе изгнать из своих мыслей все, что напоминало ему о Мадлен, полагая, что тем самым победит власть, какую она уже возымела над его сердцем.

Правда, принять такое решение было гораздо легче, чем привести его в исполнение. Мариус искал, что могло бы его отвлечь и изгладить из памяти уже запечатлевшийся там очаровательный образ, но не находил ничего.

Напрасно он пытался восхищаться морем, глядя на него с оконечности несравненного бульвара, который все называли Прадо, морем спокойным и искрящимся и лучах прекрасного осеннего солнца; напрасно он вызывал в своей памяти воспоминание о Милетте, повторяя самому себе, что бедная женщина нуждается в том, чтобы ей были отданы все ласки ее сына; напрасно он старался забыться с помощью других впечатлений, переключая свое внимание на пешеходов, лошадей и экипажи, которые сновали вокруг него, хотя и был ранний час.

Как бы ни была крепка его воля, мысли о Мадлен одерживали верх над всеми другими, и напрасно он пытался избавиться от них: они не отступали от него ни на минуту. Мариус не мог ни смотреть на что-либо, ни восхищаться чем-то, ни желать чего бы то ни было без того, чтобы она не занимала большую часть его мыслей; если, разглядывая огромные платаны, он размышлял о предстоящей весне, то мечтал лишь о том, как было бы приятно прогуляться вместе с девушкой в их тени, когда они вновь оденутся в свой летний наряд; если голубое море казалось ему прекрасным, то он представлял себе, как чудесно было бы скользить по его волнам наедине с той, которую он любил, и там, в этом возвышенном уединении, в этой необъятности, приближающей вас к Богу, снова и снова внимать клятвам в любви! И даже мысль о Милетте стала предлогом еще раз вспомнить о Мадлен. Он думал о радости, о гордости своей матери в тот миг, когда он представит ей столь превосходную невестку, а также о тех счастливых днях, какие этот союз сулит ее старости.

Мариуса охватил ужас от того, что ему самому казалось малодушием, достойным осуждения, и смятение его стало еще сильнее. Он весь напрягся от той борьбы, какую тщетно вел с самим собой; наконец ему удалось изгнать из головы опасный и очаровательный образ мадемуазель Риуф, притупить мысль, возвращавшую его к девушке, погасив все мысли и прибегнув к тому роду умственного оцепенения, которое не есть ни явь, ни сон; но тогда вдруг ему показалось, что он слышит у самого уха голос, который повторяет имя, ставшее для него поэзией. Голос этот шептал ему: «Мадлен! Мадлен! Мадлен!» Он почувствовал, как сердце его в восхищении забилось и горячая кровь быстрее побежала по жилам.

Молодой человек испугался. Какое бы уважение он ни питал к г-ну Кумбу, после утренней сцены накануне он стал испытывать беспокойство за его рассудок; и теперь он задавался вопросом: уж не заразно ли это безумие, уж не стал ли и его мозг больным, как у бывшего грузчика?

Ответ на этот вопрос, вероятно, не был утешительным, поскольку не успел Мариус себе его задать, как он бросился бежать с такой скоростью, словно за ним гнались, и пересек весь город, чтобы вернуться к своему хозяину.

Он просто надеялся, что работа восстановит его рассудку прежнее равновесие.

Проходя по эспланаде де ла Турет, он увидел открытым вход в церковь Ла-Мажор.

Мариус вовсе не был вольнодумцем; в то время как на севере молодые люди его возраста уже с пренебрежением относились если не к религиозным верованиям, то к религиозным обрядам, Мариус сохранял свою христианскую веру во всей ее чистоте и первозданной простоте.

Стоя полеводами высокого разверстого портала, он увидел самого Бога, простершего к нему свою длань; и в величественном звуке органа с его последними вибрациями, которые коснулись его слуха и сразу угасли, ему послышался голос Господа, говорившего о молитве как о еще более действенном, чем работа, лекарстве от обуявшего его чувства страха.

Он вошел в собор. Служба только что закончилась; внутри было безлюдно. Быстро пройдя в небольшой расположенный отдельно придел, он опустился на колени.

Подняв глаза, чтобы начать молиться, он увидел картину, помещенную над алтарем, и вздрогнул.

Эта картина, которая произвела на молодого человека столь сильное впечатление, была копией знаменитого полотна Корреджо, изображающего великую грешницу, покровительницу Мадлен. Святая лежала посреди дикого леса, на голой земле, укрытая как длинными прекрасными волосами с золотистым отливом, так и складками голубой туники; облокотившись, она размышляла над книгой, а рядом покоилась мертвая голова.

Вы читаете Сын каторжника
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ОБРАНЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату