притупится охота к ним. Есть другое, более простое средство.
Раздался стук в дверь залы.
— Именем закона! — сказал чей-то голос.
— Отоприте этим господам, — приказал Самуил. Двери открыли, и небольшой отряд полицейских агентов вошел в залу.
— Здесь, кажется, только что дрались? — спросил их начальник.
— Это возможно, — ответил Самуил.
— В таком случае — дуэлянты должны немедленно последовать за нами в тюрьму, — продолжал начальник.
— Это уже менее возможно, — возразил Самуил.
— А почему же? Где же они? Самуил указал ему на Отто и Франца.
— Они оба в руках доктора. Вон как они уходили друг друга! Сами видите, им теперь нужен скорее хирург, чем тюремщик.
Начальник взглянул мельком на тяжело раненых, скорчил гримасу, пожал плечами и, не говоря ни слова, ушел со своими агентами.
Как только полицейские удалились, Юлиус прошел в смежную комнату, сел за стол, вскрыл письмо к своему отцу, приписал еще несколько строчек и запечатал его.
Потом, взяв чистый лист бумаги, он написал:
«Милостивый государь и дорогой пастор! Молитва ангела и талисман феи только что спасли мне дважды жизнь. Мы живы, и опасность окончательно миновала.
До свидания, в воскресенье приеду лично поблагодарить Вас. Да благословит Вас господь!
Потом он отдал оба письма Дитриху, которому необходимо было немедленно вернуться в Гейдельберг, так что он мог сдать их до отъезда почты.
Когда Юлиус снова входил в зал, раненых выносили на носилках, а Самуил жаловался:
— Опять некуда девать целый час до обеда. Это скучная сторона утренних развлечений. Чем бы теперь заняться до двенадцати часов?
— Чем бы заняться до воскресенья? — подумал Юлиус.
Глава восемнадцатая Любовь с двух точек зрения
В следующее воскресенье, в семь часов утра, Самуил и Юлиус выехали из Гейдельберга и направились вдоль Неккера, по дороге, ведущей в Ландек. Оба были верхом, с охотничьими ружьями за седлом. Кроме того, при Самуиле был еще чемодан.
Трихтер, окончательно оправившийся после своей победы, провожал пешком своего благородного senior'a до конца города и курил трубку, теперь он еще более гордился своим господином и преклонялся перед ним, чем когда-либо.
Он сообщил Самуилу, что накануне навестил обоих раненых. Оба поправятся, Дормаген недели через три, а Риттер не раньше, как через месяц.
У городской заставы Самуил отпустил своего любимца фукса, и оба приятеля пустили лошадей рысью.
Юлиус не помнил себя от счастья: в небе сияла заря, а сердце его было полно Христиной.
Самуил казался ему сегодня еще умнее, интереснее, глубокомысленнее и веселее. Живая, умная речь Самуила дополняла впечатление, произведенное на него красотой природы и радостью ожидаемой встречи с Христиной, и даже усугубляла все это. Самуил являлся как бы переводчиком на человеческий язык всех душевных его ощущений.
Так доехали они до Неккарштейнаха.
Они говорили про университет, про науку и про удовольствия, говорили про Германию и про независимость. У Юлиуса была благородная натура, и он искренне чувствовал себя счастливым и довольным, что так храбро рисковал жизнью за свои дорогие и святые убеждения.
Одним словом, разговор их шел обо всем, кроме Христины. Самуил не говорил о ней быть может от того, что совсем о ней не думал, а Юлиус от того, что думал только о ней одной.
Самуил первый произнес ее имя.
— Постой, — обратился он вдруг к Юлиусу, — а что же ты везешь с собой?
— То есть, как, что я везу с собой?
— Разумеется! Разве ты не купил какой-нибудь подарок Христине?
— Ах! Неужели ты думаешь, что она приняла бы подарок? Уж не принимаешь ли ты ее за какую- нибудь Лотту?
— Вот вздор! Даже одна королева говаривала, что все зависит от стоимости подарка. По крайне мере, подумал ли ты о том, чтобы привести хоть отцу какую-нибудь редкую ботаническую книгу? Например, издание Линнея с гравюрами. У Штейнбаха есть в продаже роскошные экземпляры.
— Дурак я, дурак! Я об отце и не думал совсем, — простодушно сознался Юлиус.
— Досадное упущение, — заметил Самуил, — но уж ты, наверное, не забыл милого ребенка, который был все время около Христины и тебя. Ты, наверное, купил ему какую-нибудь нюрембергскую игрушку, их так любят все немецкие детишки, от пяти до десяти лет. Помнишь, мы вместе любовались какой-то свиной охотой, там была такая тонкая резьба по дереву, изображена была целая деревня, а у ее свиного сиятельства везде были прицеплены судьи, учителя, мещане: на хвосте, на ушах, на щетине… Мы, глядя на это, чуть не лопнули от смеха, мы, взрослые. Пари держу, что ты купил именно эту игрушку! Действительно, вещица просто восторг! И, пожалуй, ты прав, подарок ребенку будет еще приятнее для Христины, здесь видна деликатная щедрость с твоей стороны, да! Подарок Лотарио это двойной подарок для Христины.
— Зачем ты говоришь мне все это так поздно? — заметил недовольным тоном Юлиус.
И он быстро поворотил лошадь обратно в Гейдельберг.
— Стой! — закричал Самуил. — Тебе незачем ехать в Гейдельберг за книгой и за игрушкой: и то, и другое здесь.
— Каким образом?
— Очень просто, у меня в чемодане.
— О! Как я тебе благодарен! — сказал Юлиус. — Ты просто прелесть!
— Вот видишь, дорогой, надо действовать политично с твоей барышней. Я тебе помогу. Предоставь только тебя самому себе и ты, того и гляди, сейчас же ударишься в сентиментальную меланхолию. Пройдет год, а ты все только будешь вздыхать да краснеть, как в первый день вашего знакомства. Но будь спокоен: я с тобой. Смотри, какое самопожертвование с моей стороны, ведь я тебе не делаю ни малейшей конкуренции, так и быть, я уж беру себе Гретхен. Козья пастушка злится на меня, она инстинктивно боится меня, почти обругала меня, а это меня задевает за живое. Я-таки поставлю на своем. Я ей не нравлюсь, зато она мне нравится! Кто из нас одержит верх, посмотрим! Хочешь на пари? Пришпорим лошадей и начнем охоту за красотой, увидишь, как я перескачу через все препятствия.
Но Юлиус заметил ему серьезно:
— Слушай, Самуил, чтобы между нами никогда, никогда не было больше разговора о Христине.
— Что же, разве ты находишь, что я не так выговариваю ее имя, что ли. Почему ты не хочешь, чтобы я выражал словами твои затаенные мысли? А так как я полагаю, что ты едешь в Ландек не исключительно для господина Шрейберз и Лотарио, то могу же намекнуть на то, что это делается ради Христины.
— А если бы даже и из-за нее?
— Если из-за нее, то, очевидно, есть и какая-нибудь цель, и так как я не допускаю, чтобы твоей целью была женитьба…
— Да почему же ты этого не допускаешь?
— Почему? Ай, ай, ай! Как ты молод! Да по двум причинам, целомудренный мой мальчик. Первая та,
