захочет ее потерять, он оскорбит ее. Я найду этого подлеца… и горе ему тогда!»
Утром того дня, когда произошли события, о которых мы собираемся рассказать, Морис, как обычно, направился в Революционный трибунал. Лорен еще спал.
Его разбудили громкие голоса женщин за дверью и удары прикладами.
Он бросил вокруг себя испуганный взгляд застигнутого врасплох человека, желающего удостовериться в том, что на виду нет ничего компрометирующего.
В эту минуту вошли четверо членов секции, два жандарма и комиссар.
Их визит был настолько красноречив, что Лорен сразу начал одеваться.
— Вы арестуете меня? — спросил он.
— Да, гражданин Лорен.
— За что?
— Потому что ты подозрительный.
— Вот как!
Комиссар нацарапал внизу протокола об аресте несколько слов.
— Где твой друг? — продолжал он.
— Какой друг?
— Гражданин Морис Ленде.
— Очевидно, у себя дома, — ответил Лорен.
— Нет, он живет у тебя.
— Здесь? Ну, полноте! А впрочем, ищите, и если вы Найдете…
— Вот донос, — сказал комиссар, — вполне ясный.
И он протянул Лорену бумагу, исписанную безобразным почерком, с загадочной орфографией. В нем сообщалось, что видели, как каждое утро от гражданина Лорена выходит гражданин Ленде — подозрительный, о чьем аресте принято постановление.
Донос был подписан Симоном.
— Ах, вот в чем дело! Этот сапожник потеряет практику, — сказал Лорен, — если будет заниматься сразу двумя этими ремеслами. Ну, каково — доносчик и набойщик подметок! Да он просто Цезарь, этот господин Симон…
И он расхохотался.
— А гражданин Морис? — спросил комиссар. — Где гражданин Морис? Мы требуем, чтобы ты его выдал.
— Но я же сказал вам, что здесь его нет!
Комиссар прошел в соседнюю комнату, потом поднялся на небольшие антресоли, где жил служитель Лорена, осмотрел еще одну комнату внизу: никаких следов Мориса.
Но на столе в столовой внимание комиссара привлекла недавно написанная записка. Это ее утром, уходя из дома, чтобы не будить друга, хотя они спали в одной комнате, оставил Морис.
«Я иду в трибунал, — сообщал он, — завтракай без меня. Вернусь только вечером».
— Граждане, — сказал Лорен, — как бы я ни спешил подчиниться вам, вы понимаете, что я не могу идти с вами в одной сорочке… Позвольте, служитель оденет меня.
— Аристократ! — бросил кто-то. — Ему нужна помощь, чтобы надеть штаны.
— Боже мой, да! — ответил Лорен. — Я ведь как гражданин Дагобер. Вы заметили, что я не сказал «король».
— Ладно, — разрешил комиссар, — но поторапливайся. Служитель спустился с антресолей и стал помогать хозяину одеваться.
Лорен позвал его не потому, что ему нужен был лакей. Он рассчитывал, что тот, замечавший абсолютно все, позже передаст Морису обо всем здесь происшедшем.
— А теперь, господа… простите, граждане… теперь, граждане, я готов и следую за вами. Только позвольте мне, прошу вас, взять с собой только что появившийся последний том «Писем к Эмилии» Демустье, ибо я еще не успел прочитать его, — это скрасит мое пребывание в заключении.
— Твое заключение? — рассмеялся Симон, который успел стать муниципальным гвардейцем и вошел вместе с четырьмя членами секции. — Оно будет недолгим: ты проходишь по делу женщины, которая пыталась заставить бежать Австриячку. Эту женщину судят сегодня… а тебя осудят завтра, после того как ты дашь свидетельские показания.
— Сапожник, — серьезно сказал Лорен, — вы слишком быстро тачаете свои подметки.
— Да, но как хорош будет удар резака! — ответил Симон с омерзительной улыбкой. — Ты увидишь, увидишь, мой красавец-гренадер.
Лорен пожал плечами.
— Ну что, идем? — сказал он. — Я жду вас.
И когда все повернулись, чтобы спуститься по лестнице, Лорен наградил Симона таким сильным ударом ногой, что тот с воплем скатился по скользким и крутым ступенькам.
Члены секции не могли удержаться от смеха. Лорен сунул руки в карманы.
— При исполнении обязанностей! — сказал побелевший от гнева Симон.
— Черт побери! — удивился Лорен. — А разве мы все здесь не при исполнении обязанностей?
Его усадили в фиакр, и комиссар отвез его во Дворец правосудия.
XXV. ЛОРЕН
Если читатель пожелает еще раз последовать за нами в Революционный трибунал, то мы обнаружим Мориса на том же месте, еще более бледного и взволнованного.
В тот момент, когда мы опять открываем сцену этого скорбного театра, куда ведут нас скорее события, чем наше желание, присяжные совещаются: слушание дела только что закончилось. Двое обвиняемых с вызывающей тщательностью — в то время это было своеобразным издевательством над судьями — оделись для эшафота и теперь разговаривают со своими адвокатами, чьи неясные советы похожи на слова врача, отчаявшегося в своем больном.
В этот день люди на трибунах были в том свирепом расположении духа, что подстегивает суровость присяжных: под непосредственным надзором вязальщиц и обитателей предместий они держатся лучше, как актер удваивает энергию, ощущая нерасположение публики.
Итак, с десяти утра пять обвиняемых стараниями этих неуступчивых присяжных превратились в приговоренных.
Те двое, что находились сейчас на скамье подсудимых, ожидали того «да» или «нет», которое оставит им жизнь или швырнет в объятия смерти.
Присутствующие в зале, ожесточившиеся от ежедневной, уже привычной трагедии, ставшей излюбленным спектаклем, своими выкриками готовили обоих к этому страшному моменту.
— Смотри! Смотри, смотри! Да погляди же на того высокого! — указывала одна вязальщица, не имевшая чепчика и нацепившая прямо на шиньон трехцветную кокарду шириной в ладонь. — Смотри, какой он бледный! Можно подумать, что это уже мертвец.
Обвиняемый с презрительной улыбкой взглянул на говорившую о нем женщину.
— Да ты что? — удивилась соседка. — Он же смеется.
— Да, через силу.
Какой-то ротозей из предместья взглянул на часы.
— Сколько времени? — полюбопытствовал сосед.
— Без десяти час! Затянулось уже на три четверти часа.
— Точно, как в городе несчастий — Донфроне: прибыл в полдень — повешен в час.
— А маленький-то, маленький! — кричал другой зритель. — Посмотри-ка на него, какой безобразной будет его голова, когда он чихнет в мешок!
— Не торопись оценивать, ты не успеешь этого заметить.
— Ну, мы потребуем, чтобы Сансон показал голову: у нас есть такое право.
— Посмотри, какая красивая голубая одежда у этого тирана; хоть какая-то радость бедным, когда рубят головы тем, кто хорошо одет.
Действительно, как объяснял палач королеве, беднякам доставались в наследство вещи жертвы; сразу же после казни их отсылали в Сальпетриер и распределяли среди неимущих; туда же была отправлена и
