отчаяния.
Так прошел добрый час. За это время стало заметно темнее, но и корабль настолько приблизился, что Генек, один из трех моряков, осмелился довольно громко сказать:
— Монсеньор, за нами гонятся!
Арамис ничего не ответил. Корабль подходил все ближе и ближе. Тогда моряки по приказанию своего старшего, Ива, убрали парус, чтобы единственная точка, видневшаяся над поверхностью океана, перестала приковывать к себе взоры преследователей. На корабле, напротив, решили ускорить ход: у верхушек мачт появилось два новых паруса.
К несчастью, был один из лучших и самых длинных дней в году, и к тому же ночь, шедшая на смену этому злосчастному дню, обещала быть лунной. У корабля, гнавшегося за лодкой, впереди было еще полчаса сумерек и затем целая ночь с полной луной на небе.
— Монсеньор, монсеньор, мы погибли! — заговорил хозяин баркаса. — Они по-прежнему видят нас, хоть мы и убрали парус.
— Это неудивительно, — пробормотал один из матросов. — Говорят, что с помощью дьявола эти окаянные горожане смастерили какие-то штуки, благодаря которым они видят издали так же хорошо, как вблизи, и ночью так же, как днем.
Арамис взял со дна лодки лежавшую у его ног зрительную трубу и, наставив ее на корабль, молча вручил матросу.
— Взгляни, — предложил он.
Матрос колебался.
— Успокойся, — проговорил епископ, — в этом нет никакого греха; ну а если ты все же думаешь, что он есть, я беру его на себя.
Матрос приложил к глазу трубу и вскрикнул. Ему показалось, что корабль, находившийся на пушечный выстрел, каким-то чудом, в один прыжок, преодолел разделявшее их расстояние. Но, отняв от глаза трубу, он понял, что корвет оставался на том же месте, что и прежде.
— Значит, — догадался матрос, — они видят нас так же, как мы их.
— Конечно, — подтвердил Арамис.
И снова впал в прежнюю безучастность.
— Как! Они видят нас? — ахнул хозяин баркаса Ив. — Невозможно!
— Возьми, хозяин, и посмотри, — сказал Иву матрос.
И он передал ему зрительную трубу.
— Монсеньор уверен, — спросил Ив, — что дьявол здесь ни при чем?
Арамис пожал плечами.
Ив посмотрел в трубу.
— О монсеньор! — вскричал он. — Они так близко, мне кажется, что я к ним сейчас прикоснусь. Там по крайней мере двадцать пять человек! Ах, я вижу впереди капитана. Он держит такую же трубку, как эта, и смотрит на нас… Ах, он оборачивается, он отдает какое-то приказание; они выкатывают пушку, они заряжают ее, они наводят ее на нас… Боже милостивый! Они стреляют!
И машинальным движением Ив отнял от глаза трубу; предметы, отброшенные вдаль к горизонту, предстали ему в своем истинном виде.
Корабль был еще приблизительно на расстоянии лье; но маневр, о котором сообщил Ив, от этого не стал менее грозным.
Легкое облачко дыма появилось у основания парусов; оно было по сравнению с парусами голубоватого цвета и казалось голубым цветком, который распускается на глазах. Вслед за тем, на расстоянии мили от лодки, ядро сбило гребни с нескольких волн, пробуравило белый след на поверхности моря и исчезло в конце проложенной им борозды, такое же безобидное, как камешек, бросаемый школьником ради забавы и подпрыгивающий несколько раз над водою. Это были одновременно и предупреждение и угроза.
— Что делать? — спросил Ив.
— Нас потопят, — сказал Генек, — отпустите нам наши грехи, монсеньор.
И моряки стали на колени перед епископом.
— Вы забываете, что вас видят, — проговорил Арамис.
— Ваша правда, монсеньор, — устыдившись своей слабости, ответили на это бретонцы. — Приказывайте, монсеньор, мы готовы отдать за вас нашу жизнь.
— Подождем, — молвил Арамис.
— Как это?
— Да, подождем; неужели для вас не ясно, что, попытайся мы скрыться, нас, как вы сами сказали, потопят?
— Но благодаря темноте нам, быть может, удастся все же уйти незамеченными?
— О, — произнес Арамис, — у них есть, конечно, запас греческого огня[*], и с его помощью нам не дадут ускользнуть.
И почти тотчас же, как бы в подтверждение слов Арамиса, с корабля медленно поднялось новое облако дыма, из середины которого вылетела огненная стрела; описав в воздухе крутую дугу наподобие радуги, она упала на воду и, несмотря на это, продолжала гореть, освещая пространство диаметром в четверть лье.
Бретонцы в ужасе переглянулись.
— Вот видите, — заметил Арамис, — я говорил, что лучше всего подождать их прибытия.
Весла выпали из рук моряков, и лодка, перестав двигаться, закачалась на гребнях волн.
Стало совсем темно; корабль продолжал приближаться. С наступлением темноты он, казалось, удвоил быстроту хода. Время от времени, словно коршун, приподнимающий над гнездом голову на окровавленной шее, он перебрасывал через борт струю страшного греческого огня, падавшего посреди океана и пылавшего ослепительно белым пламенем.
Наконец корабль подошел на расстояние мушкетного выстрела. На его палубе в полном составе выстроилась команда; люди были вооружены до зубов; у пушек замерли канониры, дымились зажженные фитили. Можно было подумать, что этому кораблю предстоит напасть на фрегат и сражаться с превосходящим по силе противником, а не захватить лодку с четырьмя сидящими в ней людьми.
— Сдавайтесь! — крикнул в рупор командир корабля.
Бретонцы посмотрели на Арамиса. Арамис кивнул головой.
Ив нацепил на багор белую тряпку, заполоскавшуюся на ветру. Это означало то же, что спустить флаг. Корабль мчался, как скаковой конь. С него снова выбросили ракету; она упала в двадцати шагах от баркаса и осветила его ярче, чем солнечный луч в разгар дня.
— При первой попытке к сопротивлению, — предупредил командир корабля, — стреляем!
Солдаты взяли мушкеты на изготовку.
— Ведь мы говорим, что сдаемся! — крикнул Ив.
— Живыми, живыми, капитан! — гаркнуло несколько возбужденных солдат. — Надо их взять живыми!
— Да, да, живыми, — подтвердил капитан.
И, обернувшись к бретонцам, он добавил:
— Вашей жизни, друзья мои, ничто не грозит; это относится только к господину д’Эрбле.
Арамис неприметно для окружающих вздрогнул. На одно мгновение взгляд его, остановившись на одной точке, хотел измерить, казалось, глубину океана, поверхность которого была освещена последними вспышками греческого огня.
— Вы слышите, монсеньор? — спросили бретонцы.
— Да.
— Что будем делать?
— Принимайте условия.
— А вы, монсеньор?
Арамис наклонился над бортом лодки и опустил свои тонкие белые пальцы в зеленоватую морскую волну, которой он улыбнулся, как другу.
