боюсь, что она заболеет.
– Я должна обедать в городе, – ответила Прюданс, – и не сумею вечером повидаться с Маргаритой, но завтра я ее повидаю.
Я простился с мадам Дювернуа, которая, на мой взгляд, была почти так же озабочена, как и Маргарита, и отправился к отцу, который внимательно на меня посмотрел.
Он протянул мне руку.
– Ваши два визита, Арман, меня обрадовали, – сказал он, – они мне позволяют надеяться, что вы так же одумались, как и я.
– Могу я узнать, батюшка, к каким результатам вы пришли?
– Я слишком преувеличивал значение полученных мною сведений и решил быть менее строгим с тобой.
– Что вы говорите, батюшка? – воскликнул я радостно.
– Я говорю, мой дорогой сын, что каждый молодой человек должен иметь любовницу и что, по полученным мною новым сведениям, я очень доволен, что ты любовник мадемуазель Готье.
– Батюшка, как я счастлив!
Мы поговорили еще несколько минут, а потом сели за стол. За обедом отец все время был очень мил.
Я торопился вернуться в Буживаль, чтобы рассказать Маргарите об этой счастливой перемене. Каждую минуту я смотрел на часы.
– Ты смотришь на часы, – сказал отец, – торопишься меня покинуть. Ах, молодые люди, молодые люди! Вы всегда жертвуете искренними привязанностями привязанностям сомнительным!
– Не говорите так, батюшка, Маргарита меня любит, я в этом уверен.
Отец не ответил; неизвестно было, верит он или не верит.
Он очень настаивал, чтобы я провел вечер с ним и остался у него ночевать; но я ему сказал, что Маргарита нездорова, и просил позволения пораньше поехать к ней, обещав ему вернуться на другой день.
Была хорошая погода, и он хотел меня проводить до вокзала. Никогда еще я не был так счастлив. Будущее представлялось мне таким, о каком я давно уже мечтал. Я любил отца больше, чем раньше. Когда я совсем собрался уходить, он в последний раз просил меня остаться; я отказался.
– Так ты ее очень любишь? – спросил он.
– Безумно.
– Ну, так иди!
И провел рукой по лбу, как бы прогоняя надоедливую мысль, потом открыл рот и хотел мне что-то сказать, но вместо этого пожал мне руку и быстро ушел со словами:
– Итак, до завтра.
XXII
Мне казалось, что поезд еле-еле двигается. Я был в Буживале в одиннадцать часов. Весь дом был погружен в темноту, и я звонил безрезультатно.
Это случилось в первый раз. Наконец вышел садовник. Я вошел.
Нанина меня встретила со свечой. Я прошел в комнату к Маргарите.
– Где барыня?
– Барыня уехала в Париж, – ответила Нанина.
– В Париж?
– Да, барин.
– Когда?
– Через час после вас.
– Она вам ничего не оставила для меня?
– Ничего.
Нанина вышла.
«Она способна поехать в Париж, чтобы посмотреть, пошел ли я действительно к отцу или только воспользовался этим предлогом, чтобы иметь свободный денек. Может быть, ее вызвала Прюданс по какому-нибудь важному делу, – рассуждал я наедине с самим собой, – но я видел Прюданс сейчас же по приезде в Париж, и она мне ничего не сказала такого, из чего можно было бы заключить, что она писала Маргарите».
Но вдруг я вспомнил о вопросе, который мне задала мадам Дювернуа: «Так, значит, она не приедет сегодня?», когда я ей сказал, что Маргарита больна. Я вспомнил и о смущенном виде Прюданс, когда я посмотрел на нее после этого вопроса, как бы намекавшего на свидание. Я вспомнил и о слезах Маргариты в течение целого дня, о которых я немного забыл у отца.
С этой минуты я начал собирать вокруг своего первого подозрения все последние происшествия и так утвердился в нем, что все им объяснял, даже снисходительность отца.
Маргарита почти требовала, чтобы я поехал в Париж, она притворилась здоровой, когда я ей предложил остаться дома. Неужели я попался в ловушку? Неужели Маргарита меня обманывала? Может быть, она рассчитывала вернуться домой рано, чтобы я не заметил ее отсутствия, но только случайность ее задержала? Почему она ничего не сказала Нанине и ничего не написала мне? Как объяснить ее слезы, отсутствие, молчание?
Я со страхом задавал себе все эти вопросы в пустой комнате, устремив глаза на часы, которые показывали полночь и, казалось, говорили мне, что теперь уже поздно ждать возвращения моей любовницы.
Неужели после выработанного нами сообща решения, после предложенной и принятой жертвы возможно было допустить, что она меня обманывала? Нет, и я постарался отбросить первое подозрение.
Бедняжка нашла покупателя на свою обстановку и поехала в Париж, чтобы заключить сделку. Она не хотела меня предупредить об этом, потому что знала, что хотя я и согласился на эту продажу, необходимую для нашего будущего счастья, но все-таки мне она неприятна; она боялась оскорбить мое самолюбие, говоря мне об этом. Она решила приехать, когда все будет кончено. По-видимому, Прюданс ее ждала по этому делу и сама себя выдала своим вопросом; Маргарита, вероятно, не окончила сделки сегодня и осталась ночевать у нее или, может быть, приедет сейчас, она ведь знает о моем беспокойстве и не захочет долго мучить.
Но тогда о чем были слезы? Вероятно, несмотря на любовь ко мне, бедняжка не могла без слез расстаться с роскошью, среди которой жила до сих пор, которая делала ее счастливой и вызывала зависть у других.
Я охотно прощал Маргарите эти слезы. Я ждал ее с нетерпением, чтобы сказать, покрывая ее поцелуями, что угадал причину ее таинственного отсутствия.
Однако время шло вперед, а Маргариты все не было.
Беспокойство мое все возрастало и не давало ни о чем думать. Может быть, с ней случилось что- нибудь? Может быть, она ранена, больна, умерла? Вдруг придет посыльный и сообщит о несчастном случае? Но может наступить утро, а я по-прежнему буду пребывать в неведении!
Мысль, что Маргарита меня обманывает в тот самый час, когда я ее жду, обеспокоенный ее отсутствием, не приходила мне больше на ум. Только какая-нибудь посторонняя сила могла задержать ее, и чем больше я об этом думал, тем больше убеждался, что этой силой могло быть только несчастье. О, мужское тщеславие! Ты проявляешься во всевозможных формах.
Пробило час ночи. Я решил, что подожду еще час, но что в два часа, если Маргарита не вернется, я поеду в Париж.
В ожидании я взял книгу, чтобы заставить себя не думать.
«Манон Леско» лежала на столе. Мне казалось, что местами страницы были орошены слезами. Перелистав ее, я закрыл книгу, так как через завесу моих сомнений слова казались лишенными смысла.
Время подвигалось медленно. Небо было обложено. Осенний дождь хлестал в окна. Раскрытая постель казалась мне иногда могилой. На церковных часах печально пробило половину.
Теперь я уже боялся, что кто-нибудь войдет. Мне казалось, что только несчастье может меня разыскать
