рождественскую молитву композитора Адана.
В сочельник вечером никто из обитателей Латинского квартала не ложился спать. Стояла ясная морозная ночь, яркая луна сияла в небе, и так весело было идти сначала вдоль набережной по левому берегу Сены, а затем через мост Согласия и площадь того же названия по многолюдной, кишащей прохожими улице Мадлен к огромному величественному зданию с колоннами в античном стиле, посвященному христианской религии, но у которого всегда такой современный, светский, роскошно языческий вид!
Мужественно проталкиваясь, они отвоевали себе местечко, где могли преклонить колена в толпе молящихся, и прослушали торжественное богослужение с чувством некоторого презрения, как и подобало истым британцам с весьма передовыми, и либеральными взглядами на религию и церковные обряды, — словом, как настоящие английские пуритане, которые без сомнения все до единого присутствовали в тот вечер в церкви.
Но их чуткие сердца быстро растаяли при звуках восхитительной музыки, и они слились в едином порыве упоительного умиления с остальной толпой верующих.
Ибо когда часы пробили двенадцать, раздались звуки органа, и прекраснейший во Франции голос полетел ввысь:
Волна религиозных чувств захлестнула сердце Маленького Билли, поглотила его, сбила с ног, опрокинула, наводнила кипучей жаждой любви к ближним, к самой любви, к жизни и смерти, ко всему, что было, есть и уйдет, — любви слишком большой даже для сердца Маленького Билли.
И мысленно ему казалось, что он протягивает руки к той единственной, кого он любил превыше всех, — к той, чьи руки тянулись к нему с ответным чувством; не к горестному образу Христа в терновом венце, а к женщине, но вовсе не к матери нашего спасителя.
К Трильби, Трильби, Трильби! К бедной грешнице, затерявшейся где-то на дне самого греховного города в мире. К Трильби, молящей о прощении, слабой и смертной, как и он сам. В ее лучезарных кротких серых глазах он видел сияние огромной любви, и сердце его замирало, ибо он понимал, что любовь эта устремлена к нему и вечно будет принадлежать ему одному, что бы ни случилось в будущем.
— так пел и рвался ввысь, отдаваясь эхом под куполом собора, мощный, глубокий, звучный баритон, покрывая орган, улетая в дыму кадил под небеса, все громче и громче, пока не показалось, будто вся вселенная дрожит от громоподобного гласа, вещающего миру о любви и всепрощении!
Так по крайней мере показалось Маленькому Билли, которому было свойственно все превозносить и преувеличивать, особенно в мире звуков. Певческий голос имел над ним магическую власть и волновал его до глубины души, — даже мужской голос.
А чем, как не глубоким, проникновенным, прекраснейшим человеческим голосом можно выразить подобные отвлеченные, эпические чувства, в которых, как в фокусе, отразилось все лучшее, на что только способна коллективная мудрость людей!
В ту ночь Маленький Билли возвращался к себе домой в отель «Корнель» в очень восторженном расположении духа — в самом высоконравственном и возвышенном!
Но посмотрим теперь, как низко мы иногда падаем, какими бываем подчас пошлыми и тривиальными!
На ступеньках подъезда сидел и курил две сигары сразу Рибо, знакомый Билли; он жил в отеле, и комната его находилась как раз под комнатой нашего героя этажом ниже. Рибо был настолько под мухой, что не смог позвонить. Но петь он мог и во все горло орал отнюдь не рождественский гимн, так как провел вечер сочельника
С помощью заспанного слуги Билли водворил повесу в комнату, зажег для него свечу и, с трудом высвободившись из его пьяных объятий, предоставил ему валяться там в одиночестве.
Лежа в постели и стараясь воскресить в душе возвышенные переживания сегодняшнего вечера, он слышал, как пьянчуга бродил, спотыкаясь, по комнате, и неустанно затягивал бессмысленную шансонетку:
Через некоторое время беспорядочное пение утихло, его сменили другие звуки, напоминающие пыхтенье грузового катера, когда тот плывет по каналу. Негодный гуляка!
И вдруг Билли пришло в голову, что в комнате под ним могут загореться занавески. Со всеми возвышенными переживаниями на эту ночь было покончено.
Наш герой, дрожа от страха и негодования, не смыкал больше глаз, стараясь уловить запах тлеющего муслина, и поражался, как может образованный человек — Рибо учился на юридическом факультете — довести себя до такого возмутительного состояния! Какой скандал! Позор! Это недопустимо! Он этого не простит Рибо даже ради сочельника. Он обо всем расскажет хозяйке, мадам Поль; Рибо немедленно выставят из отеля, или он — Билли — переедет сам, завтра же! Наконец он заснул, придумывая, что бы еще сделать с этим распутным кутилой. Так нелепо и отвратительно закончился для Билли сочельник.
На следующее утро он пожаловался мадам Поль, и хотя не пригрозил ей, что переедет, и не настаивал, чтобы Рибо выгнали на улицу, но с ледяным равнодушием выслушал, что тому было очень плохо наутро.
Билли сухо выразил свое крайне отрицательное отношение к непристойному поведению сего господина и долго говорил о пожарах, возникающих оттого, что пьяницы остаются одни в комнатах, где висят легковоспламеняющиеся занавески и горит свеча! «Если б не я, — строго сказал он хозяйке, — Рибо до утра валялся бы на ступеньках, и поделом ему!» Он был великолепен в праведном гневе, несмотря на то, что довольно-таки плохо изъяснялся по-французски. Мадам Поль, глубоко огорченная за своего провинившегося квартиранта, приносила извинения, уговаривала не сердиться… Так Маленький Билли встретил свое двадцать первое рождество, возблагодарив свою звезду, как фарисей, за то, что он не такой, как Рибо!
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
