различения] от святого и мирского. Все, чему нарекли имя, можно ограничить. Поэтому старец из Цзянси [Ма-цзу] говорит: «Это – не разум, это – не Будда, это – не вещь».
В течение более чем тридцати лет Нань-цюянь оставался в монастыре, носящем его имя. Под его руководством многие ученики искали путь к просветлению. Весьма примечательна история с котом, в которой также фигурирует блистательный ученик Нань-цюяня, Чжао-чжоу (778–897). В хронике «У-мэн- куан» этот эпизод описан следующим образом.
Однажды в монастыре наставника Нань-цюяня ученики Восточного и Западного пределов спорили по поводу кота. Нань-цюянь поднял кота на руки и заявил: «Если кто-то из здесь собравшихся скажет верное слово, кот будет спасен; в противном случае он будет убит». Ни один из монахов не нашелся что сказать, и Нань-цюянь убил животное. Когда бывший в отлучке Чжао-чжоу вернулся в монастырь, учитель призвал его и спросил: «Что бы ты сказал, если бы был здесь?» Чжао-чжоу снял свои соломенные сандалии, поставил их себе на голову и вышел вон. «Если бы ты тогда был здесь, – прокомментировал Нань-цюянь, – кот был бы спасен».
Спасение мира заключается в очевидно бессмысленном действии, которое выходит за рамки всех утверждений и всех отрицаний.
Нет никакого логического оправдания «парадоксальным словам и нелепым действиям», которые были так характерны для южнокитайского дзэн и особенно для школы Ма-цзу. Парадокс раскрывается за счет скрытого смысла бессмысленного и проявляется в конкретной ситуации как акт просветления. Вероятно, Чжао-чжоу является тем дзэнским наставником, которому принадлежат самые парадоксальные высказывания и действия, не вписывающиеся в рамки логического осмысления. Некоторые из его высказываний не нуждаются в толковании. Например, когда его попросили о наставлении, он заявил буквально следующее: «Пойди и вымой свою чашку». Просветление можно обрести в повседневной жизни.
Однако многие высказывания попросту несвязны и невразумительны. Так, один из монахов спросил Чжао-чжоу: «Когда тело разрушается, остается одна вещь, бессмертная душа. Но что происходит с ней?» На это наставник ответил: «Этим утром вновь дует ветер». В другом случае монах спросил: «Десять тысяч дхарм возвращаются к Единому; но куда возвращается Единый?» Мастер ответил: «Пока я находился в Циньчжоу, я сшил себе одежду весом в семь фунтов». Подобные ответы на метафизические вопросы подчеркивают невозможность выразить реальность словами.
Еще одно высказывание Чжао-чжоу демонстрирует силу его интеллекта. Монах спросил: «Если придет бедняк, то что я должен ему дать?» На это наставник ответил: «У него уже все есть». До наших дней дошло богатое собрание высказываний Чжао-чжоу, мастера, который, несмотря на свои сто двадцать лет, способен был изобретать все новые остроты и парадоксы. Краеугольным камнем его учения является возвышение над всеми различиями. Просветленный покой и разгул страстей едины в «недвойственном великом Дао».
Другим типичным представителем дзэнских наставников эпохи Тан был Дэ-шань (780–865), который придерживался традиции Синь-сю (умер в 740 году), первого из учеников Хуай-нэна. Дэ-шань пришел из Северного Китая. Он прекрасно знал буддийское учение, и прежде всего доктрину Высшей Мудрости и «Алмазную сутру». Сообщения о расцвете дзэн на юге вызвали у него мучительные сомнения. Не слишком ли опрометчиво отрицать необходимость изучения сутр и стремиться к обретению природы Будды исключительно за счет созерцания личной природы? Для того чтобы постичь истину, даже при помощи сутр, требовались неимоверные усилия. Преисполненный праведного гнева, он отправился в Южный Китай, в надежде положить конец подобной крамоле. По пути он встретил старуху, которая заронила зерно сомнения в его непреклонную веру в сутры и направила его к наставнику Лунь-тяну.
Согласно хронике «У-мэн-куан» старая женщина, у которой Дэ-шань хотел купить немного провизии, чтобы подкрепиться, спросила его: «Сиятельный господин, что за свитки вы несете в своем заплечном мешке?» Дэ-шань ответил: «Комментарии к «Алмазной сутре». На это женщина сказала: «В этой сутре записано, что сознание прошлого невыразимо, сознание настоящего невыразимо и сознание будущего невыразимо. Так какое сознание ты хочешь «подкрепить»?» Дэ-шань не нашелся что ответить, но последовал совету старухи и отправился в дом к Лунь-тяну, который жил в пяти милях. Там, после того как наставник потушил свечу и вокруг воцарилась тьма, у него внезапно открылось око просветления. На следующий день он сжег священные писания.
Позднее у Дэ-шаня появились и свои ученики, наставляя которых он не расставался со своим посохом. Он никогда не поднимался на алтарь дзэн без короткой палки в руках, которой потрясал в воздухе, приговаривая: «Если вы промолвите слово, получите тридцать ударов! Если сохраните молчание, получите тридцать ударов!» В школе Рин-дзай удары и крики играют огромную роль. Удары раздаются не в качестве наказания, но как средство практического руководства, своего рода трюк (упайя), способствующий постижению реальности. Было бы ошибочным усматривать в такой практике заурядную грубость. И все же некоторый элемент жесткости здесь присутствует.
Как мало наставники дзэн боялись крови и боли, становится ясным после прочтения хроник, где упоминается наставник Цзюй-чжи. Последний унаследовал от своего учителя, Тянь-луня, метод так называемого «дзэн одного пальца». Вместо наставлений, он поднимал свой палец, и ученик достигал просветления. Однажды один из его подопечных попытался ему подражать. В ответ на вопрос о просветлении он, подобно своему учителю, поднял вверх свой палец. Когда его наставник узнал об этом, он взял меч и отсек ученику палец. Плача от боли, монах выбежал вон, и, как только Цзюй-чжи поднял свой палец, присутствовавший при сцене ученик достиг просветления.
Монашеская жизнь
Любая жизнь облечена в соответствующие ей формы. В период расцвета дзэн, то есть в эпоху Тан, Бай-чжан (749–814) сформулировал правила жизни дзэнских монахов. В то время как в Индии «одежда и чашка на камне под деревом» представляли единственную собственность странствующего аскета, в Китае, с его более суровым климатом и иными культурными обычаями, подобная непритязательность была неуместна. В период становления дзэн Дао-синь установил правила жизни для своих пятисот учеников, согласно которым они должны были выполнять повседневную работу для удовлетворения собственных нужд. Так, мы уже упоминали, что пришелец с юга, Хуай-нэн, в течение восьми месяцев был вынужден колоть дрова и молоть рис в монастыре пятого патриарха, Хун-жэня.
Хуай-нэн был не единственным членом монашеской общины, кто занимался ручным трудом для всеобщего блага. В хрониках рассказывается о посадках риса, о возделывании полей, заготовке бамбука и другой общественно полезной деятельности буддийских монахов. При этом от практики сбора милостыни полностью не отказались, ибо она служила напоминанием об отречении от собственности – одном из правил буддийского монашества.
В более ранние времена монахи, во избежание кривотолков, отказывались даже от права коллективного владения землей. Этическую ценность труда в контексте учения дзэн впервые сформулировал наставник Бай-чжан, который благодаря своим прославленным правилам поведения монахов был удостоен титула «Патриарха, который посадил лес» (то есть сплотил сообщество своих учеников).
Этические нормы монашеской жизни не получили четкого определения в учении Махаяны. Поэтому большинство китайских буддистов, в том числе и последователи дзэн, придерживались предписаний Хинаяны, в которых для общины учеников (сангха) устанавливались строгие ограничения. На основе хинаянских и махаянских правил, принятых в школе Винайя, Бай-чжан создал свой устав, свободный от влияния других буддийских школ. Согласно этому уложению жили монахи в построенном им монастыре. Со временем дзэнская община достигла процветания. Избранные ученики сами стали авторами некоторых новых предписаний. Строгие правила древней буддийской общины вызывали одобрение даже у представителей конфуцианства.
Основным заветом была обязательность ручного труда. Бай-чжан так сформулировал этот принцип: «День без работы – это день без пищи». Усердно трудились не только его ученики, но и сам наставник. Уже в преклонном возрасте он продолжал работать в саду. Когда члены его общины, боясь за здоровье учителя, спрятали садовый инвентарь, он отказывался принимать пищу до тех пор, пока ему не позволили вновь взяться за мотыгу.
Устав Бай-чжана определял архитектуру монастырской застройки, расположение зданий, ежегодные
