магических и паранормальных явлений. Так, в своей интерпретации сатори Юнг подчеркивает искусственно вызванное психическое состояние, пренебрегая естественным переживанием реальности. Следует признать, что в сборниках сатори и текстах коанов неопытный читатель обнаружит много неясных и непонятных для него моментов. Нередко эти материалы напоминают магические заклинания. Тем не менее дзэн – это религиозно-мистическое явление, не принадлежащее к миру магии, но представляющее естественный мистицизм.
Мэйгер определяет естественный мистицизм как «психо-спиритуалистическое восприятие деятельности Бога в душе». По его мнению, возможность такого опыта не следует отрицать: «По своей природе душа изначально духовна, а не становится таковой в процессе откровения. Почему же не предположить, что душа может достичь возвышенного состояния естественными средствами? Подобную активность души можно обозначить как естественный мистицизм, который следует отличать от любой формы магии».
Август Бруннер также признает «возможность проявления естественного мистицизма, в процессе которого человек постигает глубины собственного субъективного духовного бытия». Гарде рассматривает эго как объект естественного мистицизма. В то время как в процессе сверхъестественного опыта душа постигает Бога, конечной целью естественного мистицизма является «тайна субстанционального существования души как духа, управляемого Творцом». А это, как отмечает Гарде, является абсолютной целью.
Мертон описывает «своего рода естественный экстаз, в котором наша личность отождествляется со всем сущим, распространяясь на все сущее и возвращаясь в себя». Мертон указывает на метафизическую сущность интуитивного постижения бытия, которое напоминает дзэнский опыт и является «интуитивным восхищением Абсолютным Бытием Бога». Философы-язычники считают эту интуицию «высшим блаженством, которого человек не способен достичь естественными способами». Мэйгер приводит примеры естественного мистицизма суфиев (их опыт, по крайней мере частично, является сверхъестественным), буддистов, неоплатоников и нео-индуистов толка Рамакришны и Вивекананды. Эти примеры демонстрируют несомненное сходство с дзэнским опытом.
Подобно тому как подлинность сверхъестественного мистицизма проверяется эмпирически, так и значимость естественного мистицизма оценивается по его результатам. Дзэн выдержал это испытание. Признаем, что было бы затруднительно определить роль мистического опыта в формировании конкретной личности. Однако религиозные деятели, искушенные в практике дзэн, отличаются благонравием, рассудительностью в сложных жизненных ситуациях и смелостью поступков. Великие дзэнские наставники, о которых китайские хроники писали как об энергичных и высокоумных людях, вошли в историю благодаря своим духовным качествам. В японском дзэн мы встречаем таких людей, как Догэн и Хакуин, религиозный гений которых высоко оценили современники, а письменные труды этих авторов и поныне оказывают влияние на умы. Как уже было сказано, дзэн оказал огромное влияние на формирование японской культуры и искусства.
Экстравагантные восхваления некоторых авторов омрачаются нравственной деградацией, которая царила в дзэнских храмах в определенные периоды японской истории. Дзэн разделяет ответственность за религиозный застой, в результате которого в стране резко упала популярность буддизма. Впрочем, это не умаляет значимости дзэнского мистицизма как такового. Ибо духовная деградация стала прямым следствием отхода от аскетических практик и пренебрежения просветлением. В современной Японии дзэнский храм является высокочтимым местом, где раскрываются во всей красе интеллектуальные способности и естественный мистицизм.
Если дзэн представляет собой опыт естественного мистицизма, то просветление следует трактовать как духовный контакт, но не как чувственную стимуляцию. Ибо краеугольным камнем истинного мистицизма является внезапное восприятие духовной реальности. Психологические спекуляции вокруг дзэнского опыта информационно несостоятельны. Психологи описывают душевный подъем в рамках чувственного восприятия и уделяют мало внимания осмыслению нового качества знания. «Безличный тон» сатори, восхваляемый Судзуки, свидетельствует скорее о несовершенстве мистического опыта, так как духовная реальность постигается мгновенно, а высшая духовная реализация личности невыразима. Экстатические состояния дзэн напоминают психический процесс, который Джемс обозначил как «космическое сознание». Человек проявляет себя в союзе со вселенной, и этот опыт воодушевляет и одухотворяет его.
Из этого нетрудно сделать вывод по поводу истинного значения естественного мистицизма. Душа, которая раскрывается в собственной духовности в момент просветления, становится восприимчивой к извечному созидательному Духу Творца. Но именно в этом месте традиционные описания сатори необычайно скудны. Поэтому мы можем судить лишь о духовном и абсолютном характере самореализации, когда душа постигает мир абсолютного бытия.
Согласно философии Махаяны дзэнские адепты интерпретируют этот опыт в рамках монистической доктрины. Это подтверждает основной тезис истории религий, согласно которому «нехристианский мистицизм подстерегает опасность впасть в монизм, пантеизм и теопанизм». Причиной этому служит, во- первых, распространенность монистических спекуляций в дальневосточной философии, где со времен Упанишад преобладало монистическое учение «Тат твам аши» (это – твое искусство). Во-вторых, отсутствует четкая концепция человеческой личности. В рамках духовного существования человек личность, и «реализация его истинного существования заключается лишь в мистицизме личной веры, но не в безличном растворении во вселенной».
Таким образом, если дзэн представляет собой разновидность естественного мистицизма, то его пантеистическая направленность проистекает не из личного опыта, а из философии дзэнских мистиков. Опыт, как таковой, позволяет вступать в контакт с высшим «Я» и царством Абсолюта.
Приведу несколько примеров из собственного скромного опыта. В первые годы моего проживания в Японии я свел близкое знакомство с дзэнскими студентами, которые читали и поясняли мне буддийские тексты, были предупредительны и услужливы во всех отношениях. Они – убежденные приверженцы пантеистической философии Махаяны (Большой Колесницы) и относились к дуалистическим концепциям Хинаяны (Малой Колесницы) с пренебрежением. Во время летних каникул они отправлялись в сельскую местность для практики дзадзэн, но в то же время ревностно поклонялись образам Будды и декламировали сутры. Они проявляли подлинную набожность. Но каким образом вера сочеталась с их пантеистической философией? В рамках их философских убеждений молитвенное поклонение считалось «искусственным средством». Тем не менее все религиозные ритуалы выполняли так искренне, что их вера не вызывала сомнения.
Позднее меня не раз поражали простота в общении и благородный гуманизм старых дзэнских наставников. Однажды мастер, под чьим руководством была группа новичков, объяснил мне основы практики и сущности просветления. Вначале в его словах я не услышал ничего нового. Он утверждал, что даже для просветленного жизнь остается в рамках земного существования и идет своим чередом. Иными словами, в повседневной жизни он не сталкивается с чудесными или магическими явлениями. И все же я осмелился задать ему главный вопрос: «Когда человек посредством просветления достигает состояния будды и тем самым воссоединяется с Абсолютом, возвышается ли он до абсолютного бытия и уподобляется ли Абсолюту?» На это бонза ответил: «Нет, после просветления я никоим образом не претендую на абсолютное бытие. Я продолжаю жить повседневной жизнью, выполняю свою работу и занимаюсь аскетическими упражнениями; так же как и другие люди, я могу заболеть и даже умереть (буддисты называют это подчиненностью закону причины и следствия). Мы, буддисты, не ведаем понятия греха, знакомого христианам, но во искупление недостатков моей жизни я каждый день подметаю свою комнату, мою туалет и, как новичок, тружусь до конца своих дней».
Престарелый дзэнский наставник, которого я посетил в его провинциальном храме, с той же прямотой ответил на вопрос об отождествлении себя с Буддой в процессе просветления: «Нет, я не верю в это. Возможно, кто-то и достигал абсолютного состояния, но я об этом никогда не слышал. Ибо человек, столь же грешный, что и я, никогда не станет Абсолютом. Я практикую дзадзэн, и иногда мне кажется, что я смог бы. Я занимался этим в течение сорока–пятидесяти лет и верю в то, что мои упражнения были не напрасными. Поэтому я счастлив и покоен». Невольно я спрашиваю себя: не озарил ли этого бонзу свет сверхъестественной силы на его долгом пути к внутреннему успокоению?
Приверженцев дзэн характеризуют две очевидные добродетели – доброта и человеколюбие. Именно эти
