Английская мята

Но это слово снова возвращает меня к вам, к вашим вопросам…

– А вдруг причина все-таки есть, но о ней никто не знает, просто она никому не известна…

– А кому же она сейчас может быть не известна?

– Да ни вам… ни мне… Никому.

– И где же она скрывается, эта самая причина, которая никому не известна?

– Кто знает… Может, в вас?

– Почему это именно во мне? Почему не в ней?.. Не в доме?.. Не в ноже?.. Или в смерти?.. Да-да, именно в смерти…

Скажите, а безумие, оно может быть причиной?

– Кто знает…

– Когда долго ищут и никак не могут найти, то наверняка скажут, что это безумие, уж мне ли не знать.

Что ж, тем хуже. Если уж я и вправду лишилась рассудка, если моя болезнь называется безумием, то меня это не очень-то и огорчает…

– Не стоит об этом думать.

– А я и не думаю. Это вы об этом думаете. Уж я-то знаю, когда люди думают, будто у меня крыша поехала, – я сразу чувствую это по голосу.

– А что вы делали по дому?

– Ничего. Ходила за покупками через день. Вот и все.

– Но чем же вы тогда занимались целыми днями?

– Да ничем.

– А как же проходило время?

– Быстро-пребыстро, с какой-то бешеной скоростью, как лавина.

– Ваш муж говорил, что вы ежедневно наводили порядок у себя в комнате.

– Для себя самой, я убирала свою комнату, мылась, стирала свое белье, чтобы все было чисто… и я тоже. Понимаете, так я всегда была готова, и комната… Чистая, причесанная, кровать застелена. Могла спокойно идти в сад, никаких следов позади.

Что ни говори, а мне все-таки чуть-чуть грустно, что я сумасшедшая. Если и другие тоже сумасшедшие, что меня ждет среди них?

– Итак, вы навели порядок в комнате, помылись, привели себя в порядок, и к чему же вы таким образом готовились?

– Да ни к чему. Просто была готова… Если вдруг что-то случится – я готова, вот и все. Вдруг кто-то приедет за мной или я исчезну, уйду куда-нибудь и больше никогда не вернусь, никогда – после меня ничего не найдут, никаких особых следов, только одни чистые следы. Понимаете?

– О чем вы думаете?

– Я думаю о саде. Это далеко. Это приятно. Это кончилось навсегда. И об Альфонсо, который все рубит и рубит дрова, хотя все уже кончилось. И о Пьере, который ходит на службу. Мне кажется, и у Альфонсо тоже было все, чтобы стать умным, а он не был умным, мне никогда не понять, почему, как и насчет себя самой. Выходит, нас было двое во всем Виорне, Альфонсо да я…

Вот про Пьера Ланна я бы никогда такого не сказала…

Как, по-вашему, все, что я вам рассказываю, это правда или нет?

– Мне кажется, правда.

– Тогда послушайте. И мне тоже кажется, что это чистая правда. Я никогда еще не говорила так много, и я не лгу. Кто знает, может, если бы мне представился случай, я могла бы ничуть не хуже рассказать все это и раньше…

Я могла бы говорить без передышки целый год кряду. А могла и сразу замолкнуть, достаточно повернуть ключик – трык-трак, – и всему конец, навсегда… Теперь это одно и то же: я говорю с вами и не говорю – одновременно. Голова, как и прежде, полным-полна. Там, внутри, всегда полно всяких мыслей. Что ни говори, а непростое это дело – быть такими, как мы. Я уже рассказывала вам про дом?

Там было две комнаты на втором этаже, а на первом – столовая и комната Марии-Терезы.

– Вы спали до того, как спуститься к ней в комнату?

– Раз мне не пришлось включать свет – стало быть, уже рассвело. Выходит, я успела поспать.

Я часто просыпалась на рассвете, никак не могла снова заснуть – и слонялась по дому, всегда на первом этаже, вот так…

Между столовой и коридором было солнце.

– …Дверь к ней в комнату была открыта, и вы увидели ее спящей, на боку, спиной к вам.

– Да, она всегда так спала.

– Вы пошли в кухню выпить стакан воды. Огляделись вокруг.

– Да, так оно и было. На дне тарелок я вижу рисунок, это тарелки, купленные в Кагоре за три дня до нашей свадьбы, «Базар Звезды, 1942 год». Все начинается снова. Я знаю, сейчас меня опять понесет к мыслям об этих тарелках, ко всему этому… И вот тогда, понимаете, я чувствую: все, больше не могу, с меня хватит. Хочу, чтобы кто-нибудь появился и увел меня отсюда. Я хочу три-четыре стены, железную дверь, кровать из железа и окно с решеткой – и чтобы там заперли Клер Ланн. Тогда я открываю окно и разбиваю тарелки, чтобы меня услышали и пришли освободить от всего этого. И тут передо мной вырастает она, на сквозняке, смотрит, как я разбиваю тарелки, улыбается и бежит ябедничать Пьеру. Что бы ни произошло, она всегда обо всем докладывала Пьеру. Появляется Пьер. А ну-ка в сад, живо.

Кончилось тем, что я пристрастилась к саду.

– А когда это было?

– Когда я разбила те тарелки? Года три назад, а может, и все пять.

– Как же мог муж поверить вам, когда вы сказали, будто Мария-Тереза уехала в Кагор?

– Ах, да оставьте вы меня в покое. Ну что вы хотите узнать?

– Что вы сказали мужу, когда он встал утром?

– То же самое, что вы сами только что сказали.

– А ваш муж, он говорил правду?

– Нет, муж не поверил мне. Ведь никто так ни разу и не спросил меня, нет ли у меня о ней новостей, даже Альфонсо.

– И ваш муж не задал вам ни единого вопроса?

– Ни единого, вот вам доказательство, что на самом деле он мне не поверил, просто соврал, и все.

– Что же он тогда, по-вашему, подумал?

– Да зачем вам все это? Сама не знаю.

– А Альфонсо? По-вашему, он догадывался?

– Думаю, да. Когда я попросила его выкинуть в колодец телевизор, то сразу поняла, что он обо всем догадался. А сам он что говорит?

– Говорит, что вы никогда не просили его бросать в колодец телевизор.

– Я вам не верю. Или все они врут, или вы.

– Может, просто я все перепутал.

– Ладно, пусть так. Правда, Альфонсо, он такой, из него и слова не вытянешь, но ведь «да» или «нет» – это-то он может сказать. Думаю, и для него тоже наступит когда-нибудь день… как для меня, кто знает. Иногда по дороге к себе домой он напевает «Травиату», однажды я спросила, и он мне сказал. А вообще-то он рубит дрова все время, целыми днями, с утра до вечера – вот уж скучища, так скучища… Когда-то давно, лет двенадцать назад, я надеялась, что он любит меня, Альфонсо, что возьмет меня к себе и мы заживем с ним вместе там, в лесу, у него в хижине, но эта любовь так и не сбылась. Однажды я прождала его всю ночь напролет, прислушивалась к каждому шороху, с ним вместе мы могли бы снова пережить любовь… Кагор… все… – да только он так и не пришел.

Конечно, теперь все они будут говорить, будто у меня крыша съехала, как было бы с ними самими, окажись они на моем месте. А вообще-то пусть себе говорят, они ведь теперь по другую сторону и могут