лицо мертвого человека.
Она медлит с ответом. Она говорит, что нет, наверно, нет.
Он хочет, чтобы она подошла к свету. Она просит пока оставить ее. Но он не оставляет ее, он спрашивает:
— Почему вы кричали?
— Потому что я подумала о каре Небес.
Они то засыпают, то просыпаются, он вновь спрашивает ее, какой была эта любовь.
— Это была любовь, у которой есть начало и есть конец, незабываемая, даже когда уже забыта.
Она говорит, что им нужно жить так, как они живут, оставив свои тела как будто в пустыне, храня в душе воспоминание об одном-единственном поцелуе, об одном-единственном слове, единственном взгляде за всю их любовь.
Она спит.
Он говорит ей: это был вечер необыкновенной нежности, ни одного дуновения ветра, весь город на улице, все только и говорили, что воздух так мягок, словно весной в Египте или на островах Южной Атлантики.
Люди смотрели на закат, а холл был похож на стеклянную клетку, оставленную у моря. Внутри сидели женщины с детьми, они разговаривали об этом летнем вечере, говорили, что такое редко случается, может быть, три-четыре раза в сезон, и нужно пользоваться случаем, ведь неизвестно, даст ли Бог прожить еще одно такое же красивое лето.
Мужчины были на улице, на террасе отеля, их было так же хорошо слышно, как и женщин из холла, они тоже говорили о лете. Те же слова, те же ровные и спокойные голоса.
Она спит.
— Я пересек парк отеля, подошел к открытому окну, я хотел пойти на террасу, но не осмелился, я остался возле окна смотреть на женщин. Это было красиво — отель у моря, в которое уходило солнце.
Она просыпается.
— Я увидел его почти сразу, как подошел к окну. Наверное, он вошел в дверь со стороны парка. Я увидел его, когда он был уже посреди холла. Он остановился в нескольких метрах от меня, в нескольких метрах.
Он улыбается, старается шутить, но руки у него дрожат.
— Именно там все и случилось. Любовь, о которой я вам не рассказывал. Именно там я увидел молодого иностранца с голубыми глазами и черными волосами, того, ради кого я хотел умереть тем же вечером в кафе на берегу моря, — он улыбается, но все еще дрожит.
Она смотрит на него, он повторяет эти слова, чтобы еще раз произнести их: молодой иностранец с голубыми глазами, черными волосами.
Она улыбается, она спрашивает: тот, о котором вы мне уже говорили, иностранец, ушедший с женщиной, одетой в белое?
— Да.
Она говорит:
— В тот вечер я была в холле, но всего несколько минут, я ждала одного человека, который навсегда уезжал из Франции.
Она вспоминает о тихом разговоре женщин в холле, их отдельные слова о необычной нежности того вечера в конце лета.
Но о самом вечере она ничего не помнит.
Она пытается. Да, она вспоминает общее восхищение редкостью того вечера. О нем говорили как о чем-то, что хотят уберечь от смерти и потом рассказывать детям. И что она хотела забыть его, вытравить из памяти.
Она долго молчит. Начинает плакать.
Она говорит, что лучше всего помнит красное небо, видневшееся сквозь занавески номера отеля «Рош», где она занималась любовью с молодым иностранцем, которого не знала. У которого были голубые глаза и черные волосы.
Он тоже плачет. Он молчит. И отходит от нее.
Она говорит, что летом здесь много иностранцев, которые приезжают, чтобы учить французский. У них у всех черные волосы, и у некоторых голубые глаза. Она добавляет: и матовый оттенок кожи, как у испанцев, вы заметили? Да, он заметил.
Он спрашивает ее, не было ли в какой-то момент рядом с ней в холле, совсем недолго, всего несколько секунд, другого молодого иностранца в белом с голубыми глазами, черными волосами. Она переспрашивает:
— Вы говорите, в белом?
— Я ни в чем не уверен, мне кажется, в белом. Да. Он был очень красивый.
Она смотрит на него, снова спрашивает:
— Кто он?
— Я не знаю. Я этого никогда не знал.
— А почему он должен быть иностранцем?
Он не отвечает. Она сквозь слезы улыбается ему.
— Чтобы он навсегда уехал?
— Возможно.
Он, плача, тоже улыбается ей.
— Чтобы с самого начала не было никакой надежды.
Они плачут. Он спрашивает ее:
— И он на самом деле тоже уехал?
— Да. И тоже навсегда.
— У вас была с ним какая-то история.
— Мы оставались целых три дня в том номере отеля «Рош». А потом настал день его отъезда, тот летний день, о котором вы говорите, когда я ничего не видела. Я первой спустилась из номера, он должен был догнать меня. Мы опаздывали.
Он колеблется. Он просит рассказать про это. Она говорит ему:
— Нет. Ему нравилось быть с женщинами.
Тогда он начинает ее учить:
— Рано или поздно он все равно пришел бы к нам, они все приходят, нужно только немного подождать.
Она улыбается:
— Он не остался бы в этой комнате.
Он закрывает глаза. Он говорит, что вновь видит тот холл в свете заката. Он спрашивает:
— Он не хотел покидать вас, верно?
— Да, он не хотел. Не хотел.
— Это то преступление, о котором вы говорили?
— Да.
— Ваше расставание.
Она не смотрит на него. Она говорит: да. Она говорит:
— Почему? Как знать… Я не знаю. Я еще не знаю этого, возможно, никогда не узнаю. Может быть, нашим преступлением была красота, она была удивительной, невозможной. Наша глубинная красота, которая, казалось, имела смысл, как всегда, когда она раздирает на части. Вопреки тому, что можно было подумать, он приехал с Севера. Из Ванкувера. Еврей, я думаю. Он верил в Бога.
И может быть, в счастье и в страх.
Или, быть может, в желание, слишком сильное, пугающее.
Он спрашивает ее:
— Иногда во сне вы произносите слово, похожее на чье-то имя. Ближе к утру, нужно быть совсем рядом с вами, чтобы его расслышать. Это едва похоже на слово, но можно подумать, что именно его кто-то
