Мария кривит губы, как будто вдруг распробовала вкус вина.
— Нет, знаешь ли, по вечерам я никогда не устаю.
Она манит рукой человека за стойкой.
— Есть сегодня что-нибудь новенькое о Родриго Паэстре?
Молодой человек роется в памяти. Ах да, убийца.
— Умер, — отвечает он.
И, подняв руку, приставляет к виску воображаемый револьвер.
— Откуда вы знаете? — спрашивает Пьер.
— По радио передали час назад. Его нашли в поле.
— Уже, — говорит Мария. — Извините, что докучаю вам этой историей.
— Полно, Мария, не начинай все сначала.
— Я так и знала, — роняет Клер.
Мария допила вино. Бармен ушел обратно за стойку.
— Идем, Мария, — торопит Пьер.
— Я его не выбирала, у меня и времени не было выбирать, — говорит Мария. — Он просто наткнулся на меня. На границе мы отпустили бы его в лес. Подождали бы его на берегу реки, ночью. Как страшно. Но он бы пришел. Если бы только он перетерпел время, необходимое, чтобы добраться до границы, если бы только не убил себя, то потом он уже не стал бы убивать себя, когда узнал бы нас.
— Ты не можешь хотя бы попытаться забыть его?
— Я и не хочу, — качает головой Мария. — Он занимает все мои мысли. Всего несколько часов прошло, Клер.
Они выходят на улицу. Уже возвращаются с полей телеги. Эти жнецы первыми закончили работу. Они улыбаются туристам. Их лица серы от пыли. На телегах спят дети.
— Долина Хукар очень красива, — говорит Клер. — Сто километров до Мадрида. Мы, кажется, как раз подъезжаем к ней.
Теперь за руль садится Пьер. Клер хочет побыть рядом с Жюдит. Мария уступает ей. Руки Клер обнимают Жюдит. Деревня осталась позади, и Мария почти сразу засыпает — опять засыпает. Они не будят ее, чтобы она посмотрела на долину Хукар, будят, только когда вдали уже виднеется Мадрид. Солнце еще не село. Оно касается краем золотистых колосьев. Они подъезжают к Мадриду, как и рассчитывали, перед заходом солнца.
— Ох, какая же это была усталость, — вздыхает Мария.
— Мадрид, смотри.
Она смотрит. Город сначала надвигается на них каменной горой. Потом становится видно, что гора вся изрыта черными отверстиями — их словно пробивает солнце, — потом вырисовываются расставленные в геометрическом порядке прямоугольные глыбы разной высоты, разделенные пустотами, в которых тонет свет, розовый свет усталой зари.
— Как красиво, — говорит Мария.
Выпрямившись, она запускает руки в волосы и смотрит на Мадрид в окружении моря золотистой пшеницы.
— Как жаль, — говорит она еще.
Клер резко оборачивается к ней и выплевывает как ругательство:
— Чего?
— Кто знает? Может быть, красоты.
— А ты не знала?
— Я спала. Только сейчас я увидела.
Пьер сбавляет скорость, он не может не сделать этого, так красив Мадрид — даже издалека.
— В долине Хукар тоже было очень красиво, — говорит он. — А ты не соизволила проснуться.
Отель здесь тоже переполнен. Но комнаты для них заказаны.
Удается даже заставить поесть Жюдит, которая засыпает на ходу.
Комнаты еще хранят жару летнего дня. Душ сейчас очень кстати. Как хорошо стоять под ним долго- долго, стоять под частыми теплыми струями, теплыми, потому что жара пропитала город, проникла даже в самую глубину его вод. Как хорошо стоять под ним одной.
Клер в своей комнате готовится к ночи любви, которая скоро наступит. А Пьер, лежа на кровати, думает об этой ночи любви, которую окрасит грустью память о Марии.
Их комнаты рядом. Клер сегодня ночью не сможет закричать от наслаждения.
Жюдит спит. Клер и Мария готовятся каждая к своей ночи. Пьеру вдруг вспоминается Верона. Он встает с кровати, выходит из своего номера и стучится в дверь своей жены, Марии. Пьеру вдруг нестерпимо хочется ощутить вкус той умершей любви. Когда он входит в комнату Марии, он печален — это траур по его любви к Марии. Но он не знает, еще не знает, как пронзительно очарование одиночества Марии, одиночества, которому он виной, не знает, что в этот вечер она облачилась в траур по нему.
— Мария, — говорит он.
Она ждала его.
— Поцелуй меня, — просит она.
Ее окутывает, разливаясь, неповторимый аромат его власти над ней, его любви к ней, любви, которой больше нет, его самой искренней доброжелательности к ней, ее окутывает запах, и она узнает его: так пахнет конец любви.
— Еще, поцелуй меня еще, — просит Мария. — Пьер, Пьер.
Он целует ее. Она отстраняется, смотрит на него. Жюдит спит. Он знает, что будет дальше. Знает ли? Она отступает к стене и все смотрит, смотрит на него — а должна бы кинуться к нему с обычным своим бесстыдством.
— Мария, — зовет он.
— Да. — И она тоже зовет его: — Пьер.
Она застыла в позе стыдливости, глаза опущены, она смотрит теперь на свое тело. И вдруг кричит — кричит от страха.
Он делает шаг к ней. Прижимает палец к губам: не разбуди Жюдит. Он рядом, он обнимает ее. Она не противится.
— Поцелуй меня, поцелуй скорее, умоляю, поцелуй меня.
Он целует ее, еще раз, еще. И снова она отступает, очень спокойно, еще шаг, еще.
— Что же нам делать? — спрашивает она.
— Ты навсегда в моей жизни, — отвечает он. — Мне уже недостаточно только новизны, новой женщины. Я не могу без тебя. Я это знаю.
— Это конец нашей истории, — говорит Мария. — Это конец, Пьер. Вот и сказке конец.
— Замолчи.
— Молчу. Но, Пьер, это конец.
Пьер приближается к ней, сжимает ее лицо в ладонях.
— Ты уверена?
Она отвечает: да. И смотрит на него с таким ужасом.
— Давно?
— Я только что это поняла. А может быть, уже очень давно.
Кто-то стучится в дверь. Клер.
— Как вы долго, — говорит она — и вдруг бледнеет. — Вы идете?
Они идут.
Мужчина на эстраде исполняет сольный танец. В зале яблоку негде упасть. Очень много туристов. Он танцует хорошо. Музыка отзывается на стук его каблуков по голым грязным доскам. Его обступают женщины в кричаще-пестрых платьях, наспех подогнанных, утративших свежесть. Они, наверно, танцевали с самого полудня. Разгар лета — тяжелое время. Когда кончается танец, оркестр играет пасадобли, и мужчина поет в микрофон. На его лице одна маска сменяет другую, на нем застывает то меловая улыбка паяца, то гримаса любовного упоения, тошнотворно-томная и фальшивая, но эти люди легко дают себя провести.
В зале, среди других таких же, как они, стиснутые в толпе, как другие такие же, Мария, Клер и Пьер
