Они не смотрят друг на друга. Как только он закрывает дверь, они вдруг как бы теряют взаимный интерес. Их больше не мучит желание, оно ушло куда-то вглубь, потом резко нахлынуло вновь. Девочка поднимает на него глаза, не он, а именно она решается на это первая. Она видит, что ему страшно. Но она смотрит на него с такой нежностью, что страх отступает. Это она стремится вперед, она жаждет знать — знать все до конца, она готова жить и умереть одновременно. Это ей, как видно, больше, чем ему, знакомо отчаяние, и она лучше чем он, понимает, что такое страсть: благодаря младшему брату, который вырос в тени старшего, брата-преступника, и потому младшему каждый божий день хотелось умереть, и она, девочка, только и делала, что спасала его от отчаяния.
Китаец говорит совсем тихо и как бы через силу:
— Очень может быть, что я влюбился в тебя.
В глазах девочки мелькает страх. Она молчит.[3]
Она с удовольствием расхаживает по его квартире, двигается медленно и бесшумно, осматривается как в номере привокзальной гостиницы. Ему и в голову не приходит, что ей может быть здесь интересно, он об этом даже не подозревает, и это вызывает у нее восхищение. Он просто следит за ней взглядом. Наверно, он думает, что она занялась его квартирой от нечего делать или специально тянет время, скрашивая невыносимое ожидание.
— Эту квартиру мне подарил отец, — говорит он. — Типичная холостяцкая нора. Здешние китайцы, те, что молоды и богаты, как правило, заводят много любовниц. Таков обычай.
Девочка повторяет: «холостяцкая нора». Ей уже приходилось про такое слышать, только она не помнит где, возможно, читала в романах. Она перестала ходить по комнате. Остановилась прямо перед ним, смотрит на него.
— Значит, у тебя много любовниц…
Неожиданное обращение на «ты» звучит для него восхитительно.
— Не так уж много, но бывают… время от времени…
Она бросает на него взгляд, быстрый, пронзительный, в нем — радость. Да, ей это нравится.
— Тебе нравится, что у меня есть любовницы?
Она говорит: да. Но не объясняет, почему, она не умеет это объяснить.
Ее ответ поражает его. И даже немного пугает. Для него это трудный момент.
Она говорит, что желание возбуждают в ней мужчины, страдающие от безответной любви. Как раз к такому мужчине она впервые почувствовала интерес, несчастному, истерзанному любовными муками.
«Это Чанх? — спрашивает китаец. Девочка говорит: нет, это не Чанх.
— Слушай, давай мы сейчас уедем… и вернемся в другой раз… — вдруг предлагает китаец
Девочка не отвечает. Китаец встает, делает несколько шагов, поворачивается к ней спиной.
— Ты так молода… — говорит он, — это меня пугает. Я боюсь, что не смогу… не смогу справиться с волнением… ты хоть немного меня понимаешь?…
Он поворачивает к ней. Его улыбающиеся губы чуть дрожат. Она в нерешительности. Говорит, что не понимает. Разве что чуть-чуть…и ведь ей тоже страшновато.
— Ты совсем ничего не знаешь, — говорит он. Нет, кое-что она все-таки знает, но не уверена, это ли он имеет в виду.
Молчание.
— Как ты узнала? — спрашивает он.
— Мой младший брат… мы ужасно боялись Пьера, нашего старшего брата. Поэтому спали вместе, когда были маленькими… Так все и началось.
Молчание.
— Ты любишь младшего брата.
Девочка долго медлит с ответом: это тайна всей ее жизни — «странный» младший брат.
— Да, — наконец говорит она.
— Больше всех на свете?…
— Да.
Китаец очень взволнован:
— Он, кажется, отличается кое-какими… странностями?
Она смотрит на него. Не отвечает.
В глазах — слезы. Она все еще не отвечает.
— Откуда вы про это знаете? — спрашивает она.
— Уже не помню.
Молчание.
— Впрочем, вы ведь тоже живете в Садеке, конечно, вы должны кое-что о нас знать. — говорит она.
— До встречи с тобой, я ничего о вас не знал. А вот после парома… на следующий день… мой шофер сообразил, кто ты…
— Что он сказал тебе?… Повтори слово в слово…
— Он сказал мне: она дочь директрисы женской школы. У нее два брата. Они очень бедны. Мать разорена.
Неожиданно его охватывает робость. Необъяснимая для него. Он как бы вдруг осознал, что девочка еще совсем юная, и этот факт показался ему неожиданным, бесспорным, непоправимым, почти неприличным. Возможно, он подумал и о ее характере, таком же необузданном, как у матери. Но девочка, конечно, не подозревает о его сомнениях.
— Все так?… — спрашивает он.
— Да. Это про нас… А он рассказал вам, как разорилась моя мать?
— Он только сказал, что это была ужасная трагедия, что матери твоей страшно не повезло.
Молчание. Девочка не отвечает. Она не хочет отвечать.
— Почему бы нам еще немного не побыть здесь? — говорит она. — На улице… так жарко.
Он встает, включает вентилятор. Садится опять. Смотрит на нее. Девочка тоже не спускает с него глаз.
— Ты, конечно, не работаешь, — говорит она.
— Нет, конечно.
— Ты никогда-никогда ничего не делаешь… или все-таки…
— Нет. Никогда.
Она улыбается ему:
— Это «никогда» звучит у тебя совсем окончательно и бесповоротно.
К ней возвращается ребячливость. Она снимает шляпу, потом скидывает сандалии и оставляет их валяться на полу.
Молчание.
Китаец говорит совсем тихо:
— Удивительно… как сильно ты мне нравишься…
Она становится под вентилятор. Улыбается свежему дуновению. Она довольна. Ни он, ни она не понимают, что любовь уже пришла. Желание пока еще не овладело ими.
Она подходит к двери, что напротив входной. Пытается открыть ее. Поворачивается к нему. По тому, как он смотрит на нее, можно догадаться, что он хочет любви, что он ждет ее. Его не покидает волнение, говорит она или молчит. В том, как она осматривает дом, очень много игры, детства. Для него любовь могла бы уже начаться сейчас. Девочка наполняет его страхом и радостью.
— Куда ведет эта дверь? — спрашивает она.
— На другую улицу, — смеется он. — Если захочется смыться… А ты что подумала?
Девочка тоже улыбается:
— Я подумала — в сад. Я ошиблась?…
— Конечно. Это совершенно ненужная дверь.
Девочка отходит от двери, берет стакан с края стола:
— Если захочется смыться… — повторяет она.
Они смотрят друг на друга.
