— Нет, теперь уже не выучится. Теперь никто не будет с ним заниматься, и поэтому я должна к нему поехать. Только я одна и могу научить его. Ты говоришь, он умный, а я говорю, что не уверена. После того, как он уехал, я много думала о нем и поняла, что он скорее всего совсем и не умный.
Она сказала об этом с яростью, с прежней яростью, которая опять была сильнее ее самой. Она совсем обессилела и страшно вспотела. Видимо, она боролась против оцепенения, боролась и с помощью этой самой ярости. Впервые с тех пор, как она стала принимать двойную дозу таблеток, она пыталась поддержать разговор.
— Да какая разница, правильно ты пишешь или нет? — сказал Агости, возможно, чувствуя, что мать метит и в него тоже, а может, просто пытался успокоить ее.
— Какая разница, говоришь? Да это самое важное, если хочешь знать. Если ты не можешь написать письмо, значит, ты вообще ничего не можешь, все равно что у тебя рук нет.
— А что толку, что ты написала столько писем в земельное ведомство? — спросила Сюзанна. — Чего ты этим добилась? Когда Жозеф пальнул дробью в воздух, это произвело гораздо большее впечатление, чем все твои письма, вместе взятые.
Но мать не так-то просто было переубедить. Она только все больше и больше отчаивалась, что не может найти более веских аргументов в свою пользу.
— Как вы не понимаете? Пальнуть в воздух может кто угодно, а против негодяев нужно другое оружие. Когда вы это поймете, будет слишком поздно. Любой негодяй запросто обведет Жозефа вокруг пальца, и, когда я об этом думаю, мне кажется, лучше бы уж он умер.
— А каким оружием защититься от негодяев? — спросил Жан Агости. — Что вообще можно сделать, скажем, с землемерами?
Мать ударила по одеялу кулаками.
— Понятия не имею, но наверняка что-то сделать можно, и рано или поздно они свое получат. Землемеров в конце концов всегда можно пристрелить. Вот уж я бы порадовалась. Больше-то и радоваться нечему. Я бы даже с постели встала. — Она подождала немножко, потом выпрямилась на своей постели, глядя вперед широко раскрытыми блестящими глазами. — Ты ведь знаешь, знаешь, что я работала пятнадцать лет, чтобы иметь возможность купить эту концессию. Пятнадцать лет я ни о чем другом даже не думала. Я бы могла снова выйти замуж, но я этого не сделала, я хотела думать только о земле, которую я отдам своим детям. И ты видишь, что у меня получилось? Я бы хотела, чтобы ты как следует на это посмотрел и запомнил на всю жизнь.
Она закрыла глаза и в изнеможении упала на подушку. На ней была старая рубаха ее мужа. На шее на тесемке уже не висел брильянт, а только запасной ключ. Но и это тоже уже не имело никакого смысла: никаких воров она больше не боялась.
— И вообще Жозеф поступил правильно, теперь я совершенно в этом уверена. В постели я лежу не из-за него и не потому, что я больна, тут другое.
— Так из-за чего же? — спросила Сюзанна. — Из-за чего? Ты должна сказать.
— Не знаю, — отвечала мать тоненьким детским голоском, — мне просто нравится лежать.
Она изо всех сил старалась не расплакаться при Агости.
— А какой смысл мне вставать? Я все равно больше ни для кого ничего не могу сделать. — Она развела руками и беспомощно, с отчаянием уронила их на постель.
Немного подождав, Сюзанна сказала ей ласково:
— У них там на холме растут ананасы. Они хорошо идут. Может, нам стоит посмотреть…
Мать откинула голову назад, и помимо ее воли из ее глаз покатились слезы. Агости рванулся было к ней, словно испугался, что она упадет.
— Там у них сухо, — сказала мать, плача, — здесь ананасы не вырастут. — Разговаривать с ней стало бесконечно трудно. С какой стороны ни подступиться, все равно натыкаешься на старые болячки. Она была опутана своими несчастьями, как огромной паутиной, нельзя было коснуться ни одного из них, не задев остальные и не заставив ее страдать.
— И вообще, зачем мне выращивать ананасы? Для кого?
Жан Агости поднялся, подошел к ней и довольно долго стоял у ее изголовья. Она молчала.
— Я должен идти, — сказал он. — Вот деньги за брильянт.
Она внезапно выпрямилась и сильно покраснела. Агости вынул из кармана сколотую пачку тысячефранковых купюр и протянул ей. Она машинально взяла ее и так и держала в руке, не глядя на нее и не благодаря его.
— Не сердитесь на меня, — сказала она наконец мягко. — Но все это я сама давно знаю. Я думала об ананасах, я знаю, что камский завод хорошо за них платит и делает из них сок. Я сама знаю все, что вы можете мне сказать.
— Мне надо идти, — повторил Агости.
— До свидания, — сказала мать. — Ты, наверное, еще зайдешь?
На лице Агости появилась недовольная гримаса. Теперь он, наверно, понял, чего ждут от него: пусть самых неопределенных, но все же гарантий.
— Не знаю, возможно, зайду.
Мать, не отвечая, протянула ему руку, так и не поблагодарив. Агости вышел из комнаты вместе с Сюзанной. Они спустились по лестнице и вышли из бунгало. Вид у него был не слишком довольный.
— Не обращай на нее внимания, — сказала ему Сюзанна, — ей так все осточертело.
— Проводи меня до дороги.
Он все еще никак не мог прийти в себя. Шел рядом с ней, но думал о чем-то своем. Днем он был совсем другим и смотрел на нее так внимательно «У тебя потрясающая фигура», — говорил он. Сюзанна остановилась на полдороге.
— Дальше мне идти не хочется, я пойду обратно.
Он остановился, удивленный. Потом улыбнулся и обнял ее. Она осталась безучастной. То, что она должна была сказать ему, было очень трудно выразить словами. Ей еще не приходилось делать над собой такое усилие, это требовало от нее напряжения всех ее сил, и потому сейчас ей было все равно, что он обнимает ее.
— Тебе нечего бояться, — сказала она наконец.
— О чем это ты? — он немного отстранил ее, не выпуская из объятий, и теперь смотрел ей прямо в лицо.
— Я совсем не хочу выходить за тебя замуж. Клянусь тебе! Я вообще никогда не вышла бы замуж за такого, как ты. И давай покончим с этим раз и навсегда, и, что бы ни сказала тебе мать, не обращай внимания.
Он смотрел на нее с большим любопытством. Потом расслабился и засмеялся.
— По-моему, ты просто чокнутая, как Жозеф. Почему это ты не хочешь выйти за меня замуж?
— Потому что я хочу только одного — уехать отсюда.
Он снова стал серьезным. Возможно, даже немного растерялся.
— Я никогда не собирался жениться на тебе.
— Знаю, — сказала Сюзанна.
— Может, я вообще больше сюда не приду, — сказал Жан Агости.
— До свидания.
Он дошел почти до дороги, потом вернулся, догнал ее.
— Даже сегодня в лесу ты ни разу не подумала о том, что могла бы стать моей женой?
— Нет.
— Ни на секундочку?
— Твоей женой? Да никогда в жизни! Уж лучше мсье Чжо.
— Почему же ты не переспала с ним?
— А ты его видел?
Он засмеялся, и она тоже: наконец-то на душе у нее стало спокойно.
— Да уж! В Раме все за животы хватались, когда он приезжал вместе с тобой. Но ты хоть целовалась с ним?
— Ни разу! Наверно, Жозеф и тот не поверил бы.
