сразу, а уж потом они сами догорят. За окном по новой разбушевалась гроза, этажом ниже заныли псалмопевцы: «Убей, господь, наш мерзкий род, убей, Христос, и наш приплод. Ведь мы тебя распяли. И дух святой попрали».
— По-честному я вообще не курю, — стонал Маркиз. Ему было до того плохо, что он даже начал походить на человека.
Спустя полчаса в пепельнице высилась гора окурков.
Воздух в комнате стал прямо опасным для жизни, потому что мы закрыли окна. Покинув комнату, мы побежали по лестнице и этажом ниже угодили прямо в руки полиции: впрочем, сегодня полиция явилась не ради нас, а ради «Святых Ютли». Нажаловались соседи, которые предпочитали сойти в ад без псалмов. Толстый Штубер из полиции нравов тряс дверь, два его спутника, обычные патрульные полицейские, злобно глядели на нас. Мы все трое были им хорошо известны.
— Но как же так, Штубер, — полюбопытствовал я, — вы ведь из полиции нравов. Какое вам дело до святых?
— Приглядывайте лучше за своими святыми, — буркнул Штубер, давая нам дорогу.
— Потаскуший адвокат, — еще крикнул мне вслед один из полицейских.
— Может быть, нам уж лучше тогда сразу топать в полицейское управление?! — стонал Лакки.
Встреча с полицией совершенно его деморализовала. Маркиз, по-моему, вообще начал со страху читать молитвы. Я уже чувствовал, что ввязался в очень сомнительное дело.
— Ерунда, — пытался я их приободрить. — Ничего удачнее, чем встреча с полицией, просто быть не могло.
— А зонты…
— Я их перепрячу.
Свежий воздух привел нас в чувство. Дождь прекратился. На улицах царило оживление, а на Нидердорфштрассе мы прямиком последовали в «Монако». Гизела еще была там, Мадлена ушла (теперь я по крайней мере знаю, как ее зовут), но зато там были еще Коринна и Полетта, две новенькие на службе у Лакки, только-только импортированные из Женевы, и все три в роскошном виде, сообразно с ценой, и при каждой — уже несколько кавалеров.
— До чего ж Маркиз зеленый! — замахала нам Гизела. — Что вы с ним сделали?
— Два часа резались в карты, — объяснил я, — и Маркизу пришлось курить с нами на равных. В наказание за то, что он хочет увести тебя у Лакки.
— Je m'en suis pas rendue compte,8 — сказала Полетта.
— Дела надо обделывать без шума.
— Et le résultat?9
— Теперь я твой адвокат, — сказал я. Полетта очень удивилась. А я повернулся к Альфонсу. У бармена была заячья губа, и он перемывал рюмки за стойкой. Я потребовал виски. Альфонс выставил нам три смеси «сиксти-найн». Я залпом выпил свою, сказал бармену: «Господа заплатят» — и покинул заведение. Не успев отойти от «Монако» шагов на десять, я услышал, как позади остановилась машина. И мог издали наблюдать, как комендант вместе с тремя детективами из комиссии по расследованию убийств вошел в бар. Я юркнул за угол и свернул в первую попавшуюся забегаловку. Мне и дальше повезло (должно же хоть когда-нибудь): когда час спустя я вернулся к себе, Штубер и двое патрульных успели покинуть дом на Шпигельгассе. Все было тихо, братья Ютли, должно быть, тоже удалились. Оба зонтика я нашел за дверью в подвале и хотел уже спуститься, чтобы хорошенько их запрятать, но тут меня осенила другая идея. Я поднялся наверх. Перед обиталищем секты все было тихо, и дверь не закрыта, в противном случае я открыл бы ее собственным ключом, благо он, как это часто бывает в старых домах, подходил для всех дверей.
Я вошел в переднюю. Сюда еле-еле пробивался свет с лестничной площадки. Возле дверей стояла подставка, и в ней уже было несколько зонтов. Я сунул два своих мокрых зонтика к остальным, тщательно запер дверь и поднялся к себе. Войдя, зажег свет. Окно было распахнуто. В кресле сидел комендант.
— Здесь много курили, — сказал он, бросая взгляд на полную окурков пепельницу. — Пришлось открыть окно.
— Ко мне заходили Лакки и Маркиз.
— Маркиз?
— Да, один тип из Невшателя.
— Настоящее имя?
— А мне ни к чему.
— Генри Цуппей, — сказал комендант. — Ну, и когда же это они у вас были?
— С семи до девяти.
— А дождь уже шел, когда они заявились? — спросил комендант.
— Они прибежали как раз до дождя, — отвечал я, — чтоб не промокнуть. А почему вы спрашиваете?
Комендант еще раз бросил взгляд на пепельницу.
— Штубер из полиции нравов видел вас, Лакки и Маркиза, когда вы в девять часов покидали свою лавочку. Куда вы потом направились?
— Я?
— Вы.
— В «Хёк». Я там выпил два виски, а Лакки и Маркиз потом перешли в «Монако».
— Это я знаю, — сказал комендант. — Я их там арестовал. Но теперь мне придется их отпустить. У них есть алиби. Они у вас курили. Два часа подряд.
Он снова перевел взгляд на пепельницу.
— Я вынужден поверить вам на слово, Шпет. Человек, озабоченный судьбами справедливости, не станет устраивать алиби двум убийцам. Это было бы слишком абсурдно.
— А кого они убили? — спросил я.
— Дафну, — ответил комендант. — Девушку, которая выдавала себя за Монику Штайерман.
Я сел за стол.
— Я знаю, вы в курсе, — продолжал комендант, — вы побывали у настоящей Моники Штайерман, которая отреклась от ложной, ну Дафне и пришлось идти на панель. Не согласовав предварительно этот вопрос ни с Лакки, ни с Цуппейем. А теперь ее нашли мертвой в «мерседесе», на стоянке у Хиршенплац. Примерно в половине девятого. Она подъехала в семь, но из машины выходить не стала. Гроза была жуткая. Ну, у Лакки и Цуппейя теперь есть алиби, а плащи не промокли. Придется мне их выпустить, — он промолчал. — На редкость красивая девушка, — сказал он потом. — Вы с ней спали?
Я не ответил.
— Впрочем, это и не важно, — сказал комендант и, раскурив неизменную свою бахианку, закашлялся.
— Вы слишком много курите, комендант.
— Я знаю, Шпет. Мы все слишком много курим. — Он снова покосился на пепельницу. — Впрочем, я вижу, вы проявляете известное участие. Ладно, я тоже проявлю к вам известное участие: такого темного человека, как вы, мне еще в жизни встречать не доводилось. Неужели у вас нет ни одного друга?
— Не люблю заводить врагов, — отвечал я. — Вы меня допросить хотите, что ли?
— Нет-нет, всего лишь проявляю любопытство, — уклончиво отвечал комендант. — Вам ведь еще нет и тридцати?
— Я просто не отлынивал от занятий, я не мог себе это позволить.
— Вы были самым молодым из наших адвокатов, — продолжал комендант. — А теперь вы вообще не адвокат.
— Да, контрольная комиссия выполнила свой долг, — подтвердил я.
— Ах, если бы я мог разгадать, что вы за человек такой, мне было бы тогда легче вас понять. Но разгадать вас я не могу. Когда я первый раз пришел к вам, на меня произвела впечатление ваша борьба за справедливость, и я сам себе показался жалким, но теперь ничто в вас мне не нравится. В алиби я, так и быть, вам еще поверю, но в то, что вас тревожат судьбы справедливости, я вам уже не поверю.
Комендант встал.
— Мне вас жалко, Шпет. Я вижу, что вас запутали в нелепую историю, и если вы сами при этом
