— Я вспомнила, откуда вас знаю, — сказала она. — От Мокка. Я изображала перед вами статую.
— Вполне возможно.
— Вы еще тогда до смерти напугались, — продолжала она, после чего спросила: — Неужели я настолько вам не понравилась, что вы меня даже забыли?
— Понравились, понравились, — признал я, — еще бы не понравиться.
— Значит, вы все-таки меня не забыли.
— Не совсем, — признал я.
Она засмеялась.
— Ну, раз уж вы все равно вспомнили…
Она встала, сбросила пижаму и стояла передо мной в чем мать родила, наглая и соблазнительная, нимало не заботясь о том, как хорошо видно, до чего ее изуродовал Бенно. Далее она подошла к большому окну, из которого можно было заглянуть на участок к Уныллеру. Там собрались гости, и все таращились на нее, Уныллер с биноклем, рядом Штюсси-Лойпин, он помахал рукой. Моника приняла позу той статуи, которую сделал Мокк, Штюсси-Лойпин зааплодировал. Уныллер погрозил кулаком.
— Спасибо, что вызволили меня, — сказала Штайерман, все еще сохраняя ту позу, в которой ее созерцали ее созерцатели, и тем самым — спиной ко мне.
— Чистая случайность, — ответил я. — По заданию Линхарда.
— Меня бьют все кому не лень, — задумчиво сказала она. — Сперва Бенно, потом Куксхафен. И другие меня тоже всегда били. — Она снова повернулась ко мне.
— Это как-то примиряет с вами, — сказал я. — А теперь у вас заплыл и правый глаз.
— Ну и что?
— Добыть вам мокрую тряпку?
— Ерунда какая. Но в шкафу вы можете найти коньяк и рюмки.
Я открыл старый энгадинский шкаф, нашел требуемое, разлил по рюмкам.
— Вы, верно, часто здесь бывали? — спросил я.
— Бывала иногда. Наверно, я настоящая проститутка, — констатировала она с горечью и чуть растерянно, хотя и великодушно.
Я засмеялся.
— С настоящими лучше обращаются.
Она выпила свою рюмку, потом сказала:
— Пойду-ка я приму горячую ванну.
И заковыляла в спальню. Исчезла. Я слышал, как льется в ванну вода, слышал проклятия. Потом она вернулась, потребовала еще рюмочку.
Я налил.
— А это вам не повредит?
— Вздор. Я пью как лошадь.
И она заковыляла назад.
Когда я вошел к ней, она лежала в ванне и намыливалась.
— Ну и щиплет, — пожаловалась она.
Я сел на край ванны. Она нахмурилась.
— Вы знаете, что я хочу сейчас сделать? — спросила она и, поскольку я не ответил, продолжала: — Конец. Пора завязывать.
Я никак не реагировал.
— Я не Моника Штайерман, — равнодушно сказала она.
Я с удивлением на нее воззрился.
— Я не Моника Штайерман, — повторила она и дальше, уже вполне спокойно: — Я только веду жизнь Моники Штайерман, а на самом деле мой отец был профессор Винтер.
Молчание. Я не знал, что и думать.
— А ваша мать? — спросил я и, еще не договорив, знал, что задаю дурацкий вопрос. Ну какое мне дело до ее матери?
Впрочем, она приняла мой вопрос вполне спокойно.
— Учительница, — отвечала она, — в Эмментале. Винтер ее бросил. Он всегда бросал всех учительниц.
Она констатировала это вполне беззлобно.
— Меня зовут Дафна. Дафна Мюллер. — Она вдруг засмеялась. — Нормальный человек не должен так называться.
— Но если вы не Моника Штайерман, кто же тогда Моника Штайерман? — растерялся я. — Она вообще-то существует?
— Спросите у Людевица.
Потом она вдруг начала огрызаться.
— Что это, допрос? — спросила она.
— Вы требовали адвоката. Я и есть адвокат.
— Когда вы мне понадобитесь, я вас извещу, — задумчиво ответила она с неожиданной для меня враждебностью в голосе.
Появился Линхард. Я не слышал, как он вошел. Просто он вдруг возник перед нами и набил одну из своих данхиллок.
— Вы довольны, Шпет? — спросил он.
— Не знаю, — ответил я.
— А ты, Дафна?
— Так себе.
— Я принес тебе кой-какую одежду.
— У меня ведь есть пижама Бенно.
За окном взвыла сирена «скорой помощи».
— Наверно, опять сердечный приступ у нашего Уныллера, — холодно пояснил Линхард. — Я вручил ему шестьдесят роз.
— Да еще он меня видел в голом виде, — засмеялась она.
— Ну, с тобой это часто бывает.
— Послушайте, Линхард, а откуда вы, собственно, знали, кто такая Дафна? — спросил я.
— Да так, узнал. Случайно, — отвечал он и закурил. — Эй, фройляйн Мюллер, куда мне тебя доставить?
— В Аскону.
— Я тебя отвезу
— Какой старательный, — похвалила она.
— Все будет поставлено в счет, — сказал Линхард. — А платит вот он. — И Линхард указал на меня. — Он разжился здесь бесценной информацией.
— У меня тоже есть для него поручение, — сказала Дафна.
— Какое?
Не до конца заплывший глаз Дафны ярко блеснул, левой рукой она пригладила свои красные, как киноварь, волосы.
— Пусть он передаст настоящей Монике Штайерман, этой паскудной лесбиянке, что я больше не желаю ее видеть. Если это скажет адвокат, получится более официально.
Линхард рассмеялся.
— Девочка, ты даже представить себе не можешь, какой выйдет скандал.
— Ну и плевать, — сказала она.
Данхиллка Линхарда никак не раскуривалась в парах ванной. Он еще раз зажег ее.
— Шпет, — сказал он, — мой вам совет: не впутывайтесь вы в это дело.
— Вы меня сами впутали, — отвечал я.
— Тоже верно, — засмеялся Линхард и потом, обратясь к Дафне: — Ладно, вылезай.
— Экий вы стали говорун, — сказал я и вышел.
