– Давай свою контрольную. Так, вариант упрощенный, для девчонок и экстернатников…
– Не всем теперь по карману платить за очное, – отозвалась Лидка, разглядывая комнату.
Рысюк обернулся от стола. Глаза у него были прозрачные, как у задумчивой рыбины.
– Извини.
– За что? – удивилась Лидка. – Был грубияном, грубияном помрешь.
Рысюк не то закашлял, не то засмеялся:
– Помирать я не собираюсь. Сядь вон на тот стул. И займись пока делом – расчерти поля вот в этой тетрадке, по четыре клеточки, сможешь?
– Постараюсь, – сказала она, никак не реагируя на насмешку.
Рысюк вырвал лист из блокнота и уселся решать Лидкины номера. Лидка водила красным карандашом – ответственно, аккуратно, со знанием дела.
– Кто убил Зарудного, знаешь? – спросил Рысюк вполголоса.
Лидка ни на секунду не прервала работу.
– Знаю. Те два мужика, которых нашли в заливе.
Рысюк оторвал глаза от уравнения и цепко посмотрел ей в лицо.
– Как ты думаешь, эти… «очистители души» во главе с Бродовским… имели повод убить его, а?
Лидка водила карандашом. Летела красная грифельная пыль.
– Все-таки версия не хуже других… «Кровососы убили Зарудного» – немножко примитивно. Конечно, у олигархов был повод его убить… Не всегда стоит доверять очевидному. А очевидно то, что гибель Зарудного инициировала процессы, приведшие к новой катастрофе…
– Ты позвал меня, чтобы потрепать ученые словечки? – негромко спросила Лидка. – Меня как приближенную к Зарудным особу?
Рысюк вздохнул. Отложил авторучку.
– Как там Славка?
Лидка пожала плечами:
– Скверно ему.
Славка жаловался, что за квартирой наблюдают. Настоящее это наблюдение или плоды травмированной психики – Лидка не имела понятия, тем более что Славкина мама подозревала всех и вся – в последнее время она повадилась едва ли не обыскивать Лидку на выходе из квартиры: «Ты же помнишь, Лида, что ни один документ, даже самая мелкая бумажка не должна быть вынесена за порог… Ты же понимаешь, Лида…» И тогда она вскипала и еле сдерживалась, напоминая себе, что эта женщина пережила трагедию и слегка помутилась рассудком. И даже открывала свою сумку, демонстрируя: ни одной бумаги, принадлежавшей Андрею Игоревичу, она, Лидка, до сих пор не присвоила…
Но обсуждать все это с Рысюком не входило в ее планы.
– Лидка, – глухо сказал Рысюк. – Ты, наверное, думаешь, что я суюсь не в свое дело. Но я, в отличие от тебя, читал монографии Зарудного, его работы по истории…
– Ага, – отозвалась она равнодушно. – Он тебя вспоминал. Такой, говорит, в вашем лицее талантливый мальчик, надежда кризисной истории…
Рысюк помолчал, и Лидка с удовольствием увидела, как Игорь краснеет.
– Да! – с вызовом сказал Рысюк, несильно ударяя кулаком по ветхой столешнице. – Я собираюсь быть кризисологом, и я им буду! И я имею достаточно информации, чтобы утверждать… чтобы предполагать… Что Зарудный очень близко подошел к… созданию теории апокалипсиса. К каким-то основополагающим вещам…
– Какой ты умный, – сказала Лидка. – Никто не догадался, только ты.
– Если бы никто не догадался, – сказал Рысюк шепотом, – то Зарудный был бы жив. Неужели ты всерьез думаешь, что его убил этот Бродовский, эта банда с чистой душой? Или эти невнятные «политические противники»? Лида… Лида, ты чего?!
Она уже ревела. Давилась слезами.
И потому не сказала Рысюку про эти зарудновские слова: «…Очень важное выступление по первому каналу. Мое выступление… Я думаю, что это будет поворот… в нашей общей судьбе. Я очень на это надеюсь».
– Все просто, – сказал Андрей Игоревич. – Тысячу лет человечество вертится, как белка в колесе. Цикла едва хватает на то, чтобы восстановить разрушенное. А когда потенциал для прорыва худо-бедно наращивается, все начинается сначала. Развал, распад, апокалипсис… Мы балансируем на грани, мы не растем, но и не скатываемся к первобытному состоянию.
Кто поставил Ворота? Тот, кто хочет, чтобы мы оставались белкой в колесе, живой и потешной, и безопасной белкой…
Он сидел на ограде пустого вольера. За его спиной плыли и плыли в небе облака.
– Лида, Лидочка, не плачь. Я прожил хорошую жизнь, я понял, что…
– Вставай. Вставай. Встава-ай!!
Темнота. Чьи-то руки, трясущие за плечи, да так, что немудрено проглотить язык.
