– Тогда все, как прожектор увидят, из домов разбегаться начнут…
Громко заржали несколько голосов. А ведь среди них может быть и папа Антонины Дрозд, подумалось Лидке, и рубашка сразу же прилипла к спине. Он совершенно естественно может среди них оказаться. Вот было бы ему… вот удача…
– Слушай, эта фиговина каменная, башня, что ли, торчит тут, как хрен, развернуться не дает. Давно хочу сказать, посигналь наверх, чтобы дали дозволение на снос.
Белый луч ударил в бойницы. Лидка видела, как расширились зрачки Максимова. И как он вжался в каменную стену, отворачивая лицо от беспощадного света.
– Вспомню – посигналю… Ладно, я поехал. У меня еще три сирены сегодня по плану.
Прожектор ушел. Сделалось темно.
Налетел ветер. В узких бойницах заплясали снежинки, холод прошелся по всей башне, от основания и до жестяного купола.
– С-с-с… Ш-ш-ш… паек дадут… поделишься?
– Дождешься от них… Ш-ш-ш…
– Бывай…
– С-с-с…
Рев мотора.
Прожектор погас совсем, и темнота сделалась совершенно непроницаемой. Не светилось ни одно окно. Страшно.
Максимов подался вперед, и она ухом ощутила его щекочущее дыхание.
– А если… они остались… следить?
– Темно, – сказала Лидка шепотом. – Сейчас пойдут прохожие, ну и те, кто с работы еще не пришли… И тогда мы выйдем, в темноте. Кто что докажет?
– Вы храбрая, – сказал Максимов еле слышно.
Она усмехнулась:
– Я трусливая… Твоя мать не волнуется?
Парень поерзал на скамейке.
– Она… знает же, что я могу в облаву… то есть в тревогу попасть. То есть она волнуется, конечно…
– Посидим еще минут пятнадцать и пойдем… Пообещай мне, Артем.
– Что?
– Пообещай, что сам ты НИКОГДА не будешь так делать.
Новый порыв ветра заставил обоих поежится. Лидка терла ладони в перчатках, но пальцы не желали согреваться, а только еще больше замерзали.
– Потому что… люди должны честно тренироваться? – спросил Максимов так тихо, что Лидка скорее догадалась, нежели расслышала.
Теперь, когда глаза отвыкали от света, можно было различить очертания бойниц. И хлопья летящего снега. И одинокую звезду в разрыве снеговых туч.
– Потому что тебя поймают, дурачок.
Он вздохнул с таким облегчением, что даже сквозь вой ветра Лидка расслышала его вздох.
– Я так и… но меня не поймают!
– Поймают. Обещай, что не будешь. Иначе завалю на контрольной.
Он неуверенно помолчал.
– Знаете… я больше не боюсь контрольных.
– Хорошо. А по моей личной просьбе?
Он помолчал еще.
– Хорошо. Обещаю.
В темноте они пожали друг другу руки, и Лидка поняла, что пальцы Максимова едва сгибаются.
– Так дело не пойдет…
Еще минут десять терпеть. Она стянула с него тонкие перчатки из фальшивой кожи и принялась растирать его руки снегом – свои и его. Согрелась. Снег таял, стекал с красных, распухших, горячих ладоней.
– Как уши?
– Пока не надо…
– Еще пять минут. Сейчас выходим.
Она очень давно никого не КАСАЛАСЬ. Мимолетные объятия с мамой, дружеские рукопожатия Тимура –
