— Значит, она прибыла в Северную Столицу спустя два дня после моего… отъезда?
Юноша был терпелив. Подчеркнуто терпелив; это было частью его профессии.
— Именно так. Вы отправились — и на рассвете следующего дня отправилась госпожа Шанталья… Кстати, не хотели бы вы оставить в нашей гостевой книге отзыв о путешествии? Ведь очень редко господа, путешествующие проекционно, возвращаются к началу своего пути… Жаль, очень жаль, что вы не заказали обратной дороги.
А ведь и вправду, подумал я. И вспомнил Ору: «Не надо заказывать обратного пути. Плохая примета…»
Куда уж хуже.
Значит, я узнал о гибели Оры почти сразу же. «Ныне покойн.», сообщила
С чего я взял, что ее убили? Откуда эта картина — женщина в черном платье, с красными от крови волосами, в черной луже?
— Не желаете ли, господин зи Табор, воспользоваться услугами нашей конторы для путешествия в столицу? — осведомился Коршун-младший.
— У меня больше нет денег, — сказал я глухо.
Я вошел так тихо, что он не заметил меня. Стоял у своей конторки, что-то подсчитывая, мусоля огрызок карандаша; голова его обвязана была шелковым платком, но я-то знал, что это не мигрень и тем более не щегольство. Под платком пряталась серебряная монетка, которую я прилепил ему на лоб. Давно. Целую вечность назад. Еще жива была Ора…
Его племянник — а первым помощником у трактирщика был именно племянник — замер в углу, будто завороженная рептилией мышка.
— Хозяин, — сказал я хрипло.
Бьюсь об заклад, он узнал мой голос прежде, чем оглянулся.
И потому оглянулся очень медленно. Мертвой хваткой стиснув свой карандашик — будто оружие, будто он собирался обороняться…
Я долго решал, стоит ли возвращаться в эту гостиницу. Именно потому, что мне не хотелось этой сцены. Этого взгляда не хотелось — ого, а у трактирщика есть достоинство, и он посмотрел мне в глаза именно так, как я того заслуживал.
Как на изувера, чье превосходство в силе не делает его ни на волос благороднее.
Конечно, следовало обойти гостиницу стороной; еще не поздно и сейчас — усмехнуться презрительно, развернуться, уйти…
— Я сожалею, — сказал я хрипло. — Приношу свои глубокие извинения. Я ошибся тогда… в подсчетах.
Он все еще смотрел. Бледное лицо его понемногу наливалось краской, а в глазах стоял ужас — как будто гремучая змея приползла к нему с клятвой в любви.
Я подошел вплотную.
Протянул руку — он отпрянул, но, памятуя нашу последнюю встречу, сопротивляться не стал.
Я снял платок с его головы. Да, монетку пытались отлепить, и порезы — следы этих попыток — затянулись не так давно…
Серебряный кружок упал мне в ладонь, профилем Ибрина Второго кверху. На монете король был еще без бороды…
— Прошу прощения, — сказал я еще раз и положил монету на конторку.
Трактирщик прижимал ладонь ко лбу.
Я переступил с ноги на ногу, раздумывая, следует ли еще что-то сказать или сделать. Не придумал; неловко кивнул. Развернулся. Вышел.
Едва переступив порог своего дома, я кинулся в подвал, к заветной банке.
Подставка для обуви попыталась было стянуть с меня сапог — я довольно грубо наподдал ей. Время дорого; я вернулся домой не за тем, чтобы отдыхать. Я пришел за деньгами…
Противно взвизгнули несмазанные петли. В рыже-коричневой тьме стеклянная банка показалась железной, ржавой.
Плеснуло под ногами — я поскользнулся и чудом удержался, чтобы не упасть. Опустил глаза…
На земляном полу маслянисто поблескивала бурая лужа. Пахло болотом — затхлым, мертвым, без единой лягушки.
Я поднял глаза на банку.
Трещина не бросалась в глаза. Ее можно было принять за неровную полоску на стекле — но это была трещина. Круглый сосуд лопнул, как перезревший плод; когда я, уже все понимая, но еще не решаясь верить, снял тяжелую крышку с вензелем Таборов — внутри банки обнаружилась пустота.
Влажная гниль.
Условия, несовместимые с деньгами.
Никогда у меня не было сентиментальных чувств по отношению к дому. Впрочем, в последнее время многое, происходящее со мной, оказывается внове…
Когда запылал, согревая простывшие стены, камин, когда я сел в кресло, засветил плавающие под потолком светильники и вытянул ноги на скамеечку — на минуту показалось, что все в порядке. Я не
