В море поселились возня и беспокойство; что-то происходило, и к поверхности зачем-то поднимались огромные безглазые рыбы, привыкшие жить в вечной тьме, а их маленькие, живущие под солнцем сородичи, наоборот, проваливались в пучину… Море бурлило, как горячий, исходящий паром котел, и ядовитые испарения несколько раз едва не достигли Армана, но он летел вперед, с точностью зная, что и со дна моря ему суждено добраться до цели. Случись ему погибнуть – что ж, он и мертвый будет лететь, и никакая могила не примет его до того, как Юта избегнет неведомой, безымянной опасности…
И вот впереди показался берег, и покинутый замок, который, казалось, еще больше развалился и обветшал… Арман хотел продолжить путь, но интуиция, подарок предков, властно приказала ему спуститься.
И, подчинившись ей, он понял, зачем. Магическое зеркало, густо затянутое паутиной, охотно и сразу ответило на его присутствие.
Замелькали полосы… Арман ждал, закусив губу, он должен был увидеть нечто важное.
Трем королевствам грозили неслыханные беды. Берег кое-где уже стал трескаться, распадались брошенные деревни, оказавшиеся сколь-нибудь близко от побережья; по полям бродили смертоносные смерчи, высыхали колодцы, и ни один человек не мог чувствовать себя в безопасности.
Ни убить, ни напугать чудовище не было никакой надежды – от него можно было только откупиться. Жертвой.
Согласно обычаю, жертву надлежало приковать цепями к скале и дать чудовищу возможность пожрать ее спокойно и со смаком. Чудовища прошлого, о чьих кровавых злодеяниях повествовали летописи, обычно требовали девственниц – одну, или троих, или сразу десяток. Иным из них все равно было, кого жрать – они требовали просто жертву, жертву вообще; нынешнее чудовище оказалось привередливым и избирательным. Оно пожелало съесть именно королеву, и именно королеву Контестарии.
Слух об этом пронесся по трем королевствам подобно пожару. Кто-то оцепенел от ужаса; кто-то заголосил, сострадая королеве, но немало среди голосивших было тех, кто не Юту жалел – себя, потому что король Остин, конечно, не отдаст жену, и ожидания чудовища будут обмануты, и что тогда станет с несчастным народом!
Цвела и разворачивалась весна; поля стояли пустыми, черными – никто не пахал и не сеял, зато черные смерчи каждый день собирали обильную жатву, закручивая в свои воронки растяп и неудачников. Весне, впрочем, было наплевать – сквозь булыжник мощеных дорог пробивались зеленые ростки, и возвращались домой певчие птицы – хотя им лучше, пожалуй, было оставаться на зимовьях.
Солнечным, ясным, по-весеннему теплым днем король Остин вышел на площадь – говорить с народом.
Тысячи взглядов бродили по его лицу, пытаясь прочитать на нем судьбу страны и свою собственную судьбу, но лицо это, сильно осунувшееся за последние недели, казалось непроницаемым. Матери прижимали к груди младенцев, готовые уже плакать и умолять; старики скептически качали головами – чтоб муж, родной законный муж да жену в жертву отдал? Никогда…
Остин поднялся на помост – тысячи глоток судорожно вдохнули свежий, пахнущий навозом весенний воздух.
– Подданные, – сказал Остин, и голос его дрогнул. – Люди. Дети мои… Братья мои…
Кто-то всхлипнул. Остин запрокинул лицо – и десятки стоящих близко могли поклясться, что видели слезы в его глазах.
– Королевство в страшной опасности… Враг явился, откуда не ждали, и вот… Чудовище из моря требует от нас жертвы. Страшной жертвы, люди! Пусть каждый спросит себя – готов ли он отдать… сына? брата? мать? жену? Пусть каждый спросит сейчас, люди…
На тех, кто стоял на площади, холодной глыбой навалился страх, почти уверенность: нет, не отдаст.
– Подданные… Братья, – голос Остина дрогнул, но тут же окреп, – дети… Сейчас я – ваш отец. Послушайте, мне выбирать…
Ни шороха. Ни звука. Полуоткрытые рты.
– И я выбрал, люди… Я отвечу за свой выбор… Я…
Остин воздел трясущиеся руки, будто прося у неба защиты.
– Я спасу вас, люди! – закричал он протяжно и мощно. – Во имя королевства я отдаю самое дорогое, что у меня есть – жену!
Тишина длилась столько, что ловкий успел бы сосчитать до десяти. Потом воздух взорвался исступленными криками, в которых смешались восторг избавления, и надежда, и горечь, и удивление… Но громче всех ревела преданность – преданность его величеству Остину, отцу и спасителю своих подданных.
Арман видел и слышал королевскую речь от начала и до конца.
Ему следовало куда-то бежать, что-то делать – а он не мог оторвать ног от пола. Он явился из немыслимой дали, чтобы спасти Юту – а теперь стоял, будто парализованный, и смотрел в магическое зеркало.
А оно упрямо показывало короля Остина, в сопровождении свиты возвращавшегося во дворец; Арман тупо смотрел, как он поднимается по лестнице – той самой, по которой так недавно всходила Юта в одеянии невесты! Кажется, прошли века… Остин нырнул за какую-то портьеру и оказался в маленькой комнате без камина – чтобы нельзя было подслушивать через каминную трубу. Там ждал его неприметный человечек в сером.
И снова Арман остался, хотя должен был спешить на помощь.
– Поздравляю, – негромко, насмешливо сказал серый человечек.
Остин свирепо на него взглянул:
– Придержи язык… Все будет, как условлено?
