смущения.
Лиль сидела напротив, разомлевшая, мокрая, розовощекая; девочка вдруг увидела, что там, где еще недавно у них обоих были только коричневые кружочки сосков, теперь выступают над кромкой теплой воды округлые выпуклости – почти как у взрослой женщины.
Девочка невольно перевела взгляд на собственную грудь; она уступала Лиль и здесь – вместо красивых округлостей взгляду ее предстали робкие, будто припухшие бутончики. Ей почему-то захотелось спрятаться; она скользнула ягодицами по дну кадушки, погружаясь глубже. Вода снова подступила к ее шее – тогда, не удержавшись, она потрогала свою грудь рукой. Ничего особенного – на ощупь выпуклости почти и не заметны…
Лиль смотрела, щурясь. Во взгляде ее было превосходство – но было и ободрение, ничего, мол, подрастешь… А ведь Лиль была всего на полгода старше!..
Девочка опустила глаза. Впервые за много месяцев ей так остро захотелось видеть мать.
Лиль в любую минуту может прийти к матери, спрятаться в складках юбки, рассказать на ушко о своих открытиях и спросить совета; а ей, девочке, к кому идти? К Большой Фа?!
За окном колотил дождь.
– Ты чего? – удивленно спросила Лиль.
Девочка сложила ладони лодочкой. Задумчиво провела живое суденышко туда-сюда:
– Аальмар… Скоро приедет. К первому снегу… Он обещал.
Мальчик двигался легко и грациозно. Было ему лет тринадцать, и он не достиг еще роста взрослого мужчины, однако и «клюв» в его правой руке, и «коготь» в левой не были подростковым оружием – вполне полновесные боевые клинки. Вот только «крылья» на мальчишке прилажены были по росту; Игар удивился, как такой малыш удостоился такой чести – носить «крылья». И достиг такого умения – несколько простых фигур полета мальчишка проделал как бы между прочим, а потом поднатужился и оторвался от земли надолго. Игар поймал себя на недостойном, гаденьком чувстве; мальчишка заметно перекосил основную позицию, и нехорошее чувство в душе Игара оказалось всего лишь радостью. Радостью чужого поражения.
Никто не заметил Игарова позора. Конечно же, никто не заметил; он опустил голову и покраснел до слез. В чем, скажите, завидовать этому мальчишке?! В том, что он прилежен и гибок, что у него есть «крылья», которые Игар не надевал ни разу в жизни? А на Алтаре мальчишка бывал, а любил он на теплом камне любимую девушку, а называл ли своей женой?!
Отец-Разбиватель что-то говорил; внимающие послушники неотрывно смотрели ему в рот, один только Игар косился в сторону. Как и положено порченному, крученому, подсадному птенцу.
Отец-Разбиватель закончил свою речь, потрепал мальчишку с «крыльями» по загривку и распустил всех на свободные работы; Игар потоптался, с тоской оглядываясь по сторонам, углядел в дальнем углу двора отдыхающую на траве невысокую фигурку – и, стиснув зубы, неторопливо двинулся к ней.
Мальчик удивился. Они с Игаром еще ни разу не говорили; Игар даже забыл сгоряча, как парнишку зовут. И знал, что не вспомнит.
– Слушай, ты счастлив? – спросил он вкрадчиво, опускаясь рядышком и подтягивая под себя скрещенные ноги. – Счастлив, да?
Мальчик поднял брови. На некрасивом круглом лице его не было детской растерянности, на которую тайно рассчитывал Игар. Изумление да, но вполне взрослое, сдержанное, без тени смятения.
– Ты счастлив? – повторил Игар с напором. – У тебя в душе равновесие? Ты не сомневаешься, нет?
Мальчик вдруг улыбнулся:
– Однажды Святая Птица нашла в своем гнезде кукушонка… Она пожалела беднягу и не выкинула его, как следовало бы; нет, она сделала вид, что подкидыш ничем не хуже ее собственных птенцов. Она обратила к нему ласковый взгляд, как и к прочим – тогда глупый кукушонок стал кричать: правда, и я такой же? Правда, что я такой же, как вы? Значит, и вы такие же, как я?..
Кажется, мальчик собирался продолжать – Игар не дал ему этой возможности. Поднялся, стараясь не наступать на разложенные рядышком «крылья»:
– Спасибо… Ясно.
Повернулся и пошел прочь – через весь длинный двор, где каждый занимался своим делом и каждый исподтишка следил за идущим Игаром – а он всем здесь интересен и никто, никто не доверяет ему…
Потом он спиной почувствовал еще один взгляд, и если взгляды послушников казались ему укусами комаров, то этот новый был прикосновением слепня.
Отец-Дознаватель стоял у входа в Сердце Гнезда, и взгляд его повелевал Игару приблизиться:
– Пойдем… Отец-Вышестоятель хочет посмотреть на тебя.
– …Не бойся, Чужой Птенец. От тебя так пахнет страхом… Опасаюсь, Отец мой Дознаватель, что наш подкидыш замыслил недоброе. Иначе откуда это чувство вины?..
– Наш подкидыш замыслил всего лишь сбежать, – Дознаватель задумчиво жевал свою ароматическую смолу, глядя в сводчатый потолок треугольной комнаты. – На душе его неспокойно.
Отец-Вышестоятель вздохнул:
– Об этом мы поговорим позже…
Здешний Вышестоятель был всему Гнезду под стать: тучный старик со складками на подбородке, в чьих маленьких тусклых глазах жила хватка и воля, вызывал у Игара самые противоречивые чувства. Ему хотелось попеременно то плакать и каяться, то замкнуться и молчать; одно было совершенно ясно – снисхождения здесь ждать не придется. Ни в чем.
– Значит, Игар, то существо, с которым ты заключил сделку, оказалось-таки скрутом?
