старуха поманила всю троицу пальцем:
– Готово, господа хорошие… Все готово, мой господин, – Черноухому она поклонилась отдельно. – Уж не пожалеете, это лилия, а не парень. Точно лилия… Прошу пожаловать…
Не оглядываясь на Игара, Черноухий проследовал навстречу обещанному наслаждению; свита протопала следом, и Игар выдохнул сквозь сжатые зубы. До крови исцарапанная кожа жгла немилосердно.
Старуха вернулась через несколько минут; с ней явилась девочка лет семи, серьезная, с ленточкой в длинных густых волосах.
– Нашли тебе, – старуха многозначительно усмехнулась. – Вот, она кивнула на девочку, – проведет тебя. Монетку ей дашь потом… Ступай.
Корабельная цепь, пришитая к подолу старухиной юбки, тускло звякнула, коснувшись дверного косяка.
Над этой дверью страстно стонала раковина; следуя за девочкой, Игар поднялся по винтовой лестнице, дождался, пока провожатая шепотом перемолвится с кем-то в темном коридоре, проследовал за ней через душную комнату, где из круглой кадки с водой торчали две всклокоченные головы, через длинный винтообразный переход с окошками в потолке, через еще один коридор – и остановился перед закрытой дверью.
Девочка протянула ладошку:
– Плати.
– А где она? – напряженно спросил Игар.
Девочка кивнула на дверь:
– Там она… Плати.
Игар секунду колебался; потом посмотрел на серьезное, осунувшееся лицо и положил на ладонь монетку:
– Спасибо… Что привела…
Не говоря ни слова, девочка исчезла в конце коридора.
Игар постоял, пытаясь выловить внутри себя хоть какое-то чувство, уместное в отношении Тиар; чувства путались. Мешала, маяча перед глазами, десятилетняя девочка на пороге сельского дома; Игар плюнул наконец и изгнал все мысли вообще. Постучал в дверь, не получил ответа и вошел.
Глаза его давно привыкли к полумраку, но здесь, в комнате, царила и вовсе темнота; прямо у двери стояла наполовину свернутая ширма, и прежде, чем разглядеть что-либо, Игар услышал голос:
– …а лучше комариная травка. Жабье ушко тоже неплохо – но от комариной полностью все отшибает, хоть их пятнадцать подряд, хоть шестнадцать… Полстакана выпить, остальным рабочее место смазать – и ничего не чуешь, хоть целую галеру принимай по очереди…
Говорила женщина, сидящая на полу перед единственной в комнате свечкой; еще две – одна бритая наголо, другая с детской косой на плече – грызли один на двоих рогатый пряник. Привалившись к стенам, стояли свернутые ширмы; пол покрыт был сплошным тюфяком. Подсвечник Игар разинул рот – изображал мужскую гордость в пике вожделения, и оттого вправленная в него горящая свеча приобретала вид странный и двусмысленный; тут же валялся забытый, надкушенный кем-то помидор.
Все это остолбеневший Игар успел рассмотреть в то время, пока обитательницы комнаты, одетые в одинаковые тесные платьица, молча разглядывали его; потом, наконец, бритая повернула голову к той, что рассуждала о травах:
– Хватает полстакана-то?..
Обладательница косы хмыкнула:
– А мне не надо… Никогда так не делала. Одной страсти хватало…
Бритая окинула ее ледяным взглядом:
– Это тебе на пятерых подряд одной страсти хватит… А когда их будет двадцать, как у меня вчера… тогда побежишь. За травками к Напилке…
– Кто из вас Тиар? – спросил Игар, к которому одновременно с даром речи явились раздражение и ярость.
Обладательница косы захлопала девчоночьими ресницами:
– А? Кто?
Игар шагнул вперед, будто собираясь схватить бритую за воротник:
– Кто из вас Тиар с ромбом на спине?!
– Страстный, – удивленно сказала бритоголовая.
Та, что рассуждала о травах, неспешно поднялась. Повернулась к Игару спиной; ловким привычным движением задрала платье, под которым, оказывается, не было ничего:
– Этот? Ромб, то есть?
Бритая услужливо поднесла свечку; в свете деревянного фаллоса Игар увидел сначала следы розог на округлых ягодицах и уже потом – четыре крупных, каких-то размытых родинки, располагающихся ромбом. Прямо под правой лопаткой.
Зависло молчание; обладательница косы с хрустом доедала пряник.
– Это не пятно, – сказал наконец Игар. – Это не родимое пятно… Это… так…
