– Как долго вы намерены жить в Кедлингтоне, Певерил? – спросила Флер.
– Я не знаю, ваша светлость, – ответил он. – Иногда я чувствую, что мне следует уехать, так как не хочется быть привязанным навсегда даже к такому хорошему хозяину. Однако когда я заговорил об этом с его светлостью, он не разрешил мне покинуть Кедлингтон.
Флер кивнула головой. Дензил говорил ей, что ему нравится держать здесь Певерила, так как другие завидовали ему. Для Чевиота художник был дорогой вещью в большом доме. Но если Дензилу наскучит этот молодой человек, он безжалостно бросит его. Так всегда и во всем поступает барон.
Певерил продолжал рисовать. Работа у него не спорилась, и он ощущал какое-то странное беспокойство. За все время их знакомства Флер была для него источником вдохновения, но сегодня воодушевление не приходило. Ему хотелось бросить работу, упасть перед ней на колени и засыпать вопросами, чтобы узнать как можно больше о ней.
Разумеется, он знал, что происходило в доме. Среди слуг ходили слухи, которые нельзя было не услышать.
Смаковались сплетни и интимного характера, исходившие от Одетты, французской горничной. Она была парижанкой, не лишенной кокетства, и несмотря на большую разницу в возрасте (в два раза старше Певерила) она заглядывалась на красивого юношу, наделенного к тому же исключительными способностями. Несколько раз она уводила его в парк и нашептывала, что могла бы научить его многому, если тот захочет. Он отклонил все ее предложения, в результате чего она стала злобной и никогда не упускала случая подразнить его. У нее не было никаких сомнений относительно влюбленности молодого художника в леди Чевиот, хотя и не осмеливалась говорить об этом вслух. Однако она с удовольствием делала все, чтобы подобные разговоры доходили до Певерила и выводили его из душевного равновесия.
Распространяла она и слухи о страстной любви его светлости к юной госпоже. О его приступах сильного гнева. Она, Одетта, видела, как он выбежал как-то из комнаты Флер, проклиная ее, а позже заметила леди в слезах, которые та тщетно пыталась скрыть. Однажды Одетта шепнула Певерилу, что видела синяки на тонких руках госпожи от пальцев его сиятельства. В той очаровательной спальне, которую Певерил разукрасил для «счастливой невесты», должно быть, разыгрывались ужасные сцены необузданной страсти барона и противодействия юной красавицы его домоганиям.
Такие рассказы приводили Певерила в состояние сильной депрессии. Каждая новая история подтверждала ужасное подозрение, что ее светлость пришла сюда не по своей воле. Более того, эти истории начинали разрушать его юношеское почтение к человеку, который подружился с ним.
В это утро Певерил заговорил с Флер о королеве, напомнив, что 20 ноября юная Виктория официально откроет заседание палат парламента.
– Интересно, – сказала Флер, – за кого она выйдет замуж?
– Не сомневаюсь, что жениха ей выберут государственные мужи, – ответил художник, наклонившись немного вперед, чтобы убрать большим пальцем крошечный завиток густой масляной краски.
– Увы, многие женщины не вольны выбирать себе мужей, – вздохнула Флер. – Я буду молиться каждый вечер, чтобы судьба нашей молодой королевы была счастливей, чем… – неожиданно она запнулась и покраснела. С ее губ чуть было не слетели слова нелояльности к своему мужу. Счастливей, чем моя, собиралась она сказать.
Певерил уронил кисточку и внезапно побледнел. Его брови сузились, он подошел к камину и толкнул ногой полено так, что искры полетели. Он прекрасно понял, какое слово должно было прозвучать. Сегодня ему стало совершенно ясно, что леди Чевиот не любила своего мужа.
– Если ваша светлость разрешит, то я отложу работу до завтрашнего дня. У меня сегодня нет настроения, чтобы хорошо рисовать, – тихо сказал он.
Флер встала и, разминая после долгого сидения свое молодое тело, направилась к камину. Ветер изменился, и дождь стучал, как горох, по нескольким окнам башенки. Здесь было тепло, но снаружи царили холод и уныние. Такое же уныние ожидает меня в будущем, подумала о себе Флер. Мысль о возвращении барона из Лондона угнетала.
– Я не помешаю вам, Певерил, если побуду здесь немного? – спросила она с робостью, присущей юной девушке, не осознавая своего значительного положения в этом огромном имении.
Певерил вскочил на ноги и нервно затеребил свой любимый байроновский галстук.
– Но, ваша светлость, это Вы должны давать мне указания, – сказал он запинаясь. – Если моя скромная мастерская нравится вам, то я почту за честь и удовольствие принимать вас здесь.
Она посмотрела на него ласково, при этом ее печальные губы слегка приподнялись.
– Мне нравится здесь, – сказала она с грустью и протянула свои замерзшие пальцы поближе к огню.
– Ваша светлость, – сказал он, – писать ваш портрет – это награда для меня. Беседа с вами – странное высвобождение всех моих мыслей.
– И моих, – прошептала она.
Впервые эти два молодых существа осмелились открыто сказать, что они испытывают удовольствие от взаимного общения.
Певерил продолжал:
– Я хотел бы сделать больше, гораздо больше! Ваша светлость, скажите мне, как я могу помочь сам стать счастливой?
Она повернула свою головку грациозным и в то же время величавым движением. Но когда она ответила ему, в ее голосе слышалась безграничная печаль:
– Я не знаю, что такое счастье, с тех пор, как жестокая рука судьбы увела от меня маму и папу.
Вдруг они услышали звук тяжелых шагов, перекрывавших стенания ветра и шум дождя: кто-то поднимался по винтовой лестнице. Флер сразу узнала эти шаги, и румянец, появившийся от близости камина и сладких слов Певерила, начал быстро исчезать.
