— …Гордый ты.
— Гордый, а к тебе вот припёрся, — возразил я ворчливо.
Старичок вздохнул.
Был он мал, сер, неухожен и волосат; по счастью, в поисках мага я привык не обращать внимания на внешность. Зловещие красавцы в чёрных плащах на поверку оказывались шарлатанами, а седобородые мудрецы — дураками, каких мало; этот же, хоть и почёсывался время от времени, но глаза имел пронзительные, холодные как лёд.
— Припёрся, — повторил он, в третий раз проводя по мне неудобным, как железная гребёнка, взглядом. — Ясно, припрёшься тут, когда висит на тебе… — Он пожал плечами.
Я сглотнул.
Потому что это был первый после Черно маг, определивший, что на мне «висит». Прочие ждали, пока я сам посвящу их в свои проблемы, — и мне с порога становилось ясно, что время и нервы потрачены зря.
— Висит на тебе, — старичок прищурился, — вроде как мешки пустые, пыльные, скверные… Вроде как удавочка на шее. Удавочка со сроком: время придёт — затянется…
— Сними, — сказал я просто.
Старичок прикрыл глаза.
Веки у него были желтоватые, прозрачные, как плёночка; казалось, он продолжает смотреть сквозь кожу.
— Снял бы, да… Не станет у меня силёнок. Другой бы врал да плату требовал, а я прямо скажу — безнадёжное это… дело. Я не возьмусь.
— А вот другой взялся, — сказал я, холодея. — Как думаешь — соврал?
Старичок зябко потёр маленькие тёмные ладони:
— Не скажу… не знаю. Может, и соврал… кто проверит…
— Мне же помирать через полгода, — сказал я зло. — Может, ты бы поднатужился?
Он открыл глаза. Минуту назад они были зелёные, а теперь стали жёлтые, как засахарившийся мёд.
— Нет. Не сдюжу. Надорвался… Давно…
— Тогда подскажи, кто бы взялся?
Старичок молчал.
По тёмной комнате плавал болотный огонь — выхватывая из полутьмы то пустую железную клетку, то мутное железное зеркало, то обломок мельничного жернова, странной прихотью заброшенный в угол ветхой избушки на сваях.
Праздник пронёсся, устилая землю обрывками серпантина и россыпями несвежего конфетти. День Премноголикования, самый яркий, самый любимый горожанами день; дом семейства Соллей остался безучастен ко всеобщему празднованию. Не украшенный, вопреки традиции, цветами и фонариками, тёмный и пустой — слуги отпросились ещё с полудня, — дом молча переждал бурление ликующих толп.
Утром на захламлённых улицах хозяйничал туман. В серой влажной кисее терялся редкий шелест первых утренних метёлок; по направлению к городской площади шагал, тяжело ступая, высокий светловолосый человек. Частью светловолосый, частью седой.
Эгерту Соллю некуда было спешить. Сегодняшний день — тихий, туманный и пустой — нравился ему куда больше, нежели предпраздничная лихорадка либо пьяная суета всеобщего ликования. Занятия в Корпусе начинались сегодня на час позже — незначительное послабление, учитывая, что большинство людей во всём городе станут отдыхать до самого вечера…
У Эгерта Солля был час для неспешной прогулки.
Он долго стоял на горбатом мостике — канал недавно чистили, и вода, прежде цвёлая, пахла теперь свежестью и мокрым камнем. Уплывали вниз жухлые листья; десять лет назад, в такое же туманное утро, Эгерт Солль стоял на этом мосту вместе с сыном.
Каким он был бы сейчас — Луар, которому без малого тридцать?
Эгерт Солль дорого отдал бы, чтобы вернуть те дни.
Ему казалось, что, будь он умней, всё сложилось бы по-другому…
Впрочем, он обманывал себя. Раз в год, стоя на горбатом мостике, он мог позволить себе роскошь самообмана.
Я вернулся за три дня до назначенной свадьбы — осунувшийся, побитый дорогой и, боюсь, не очень- то весёлый с виду; Танталь, похоже, думала, что я вообще не вернусь. Или мне померещилось?..
Во всяком случае, когда она звала Алану, голос её был вполне радостным:
— Скорее, невеста! Ну-ка, кто пришёл?!
По крайней мере, девчонку они пока не потеряли. Девчонка не сбежала в лес, не ушла юнгой на торговом судне и не записалась в разбойники. Что уже неплохо.
Алана, пожалуй, даже похорошела. По-видимому, за её угри серьёзно взялись — во всяком случае, теперь их почти не было видно. В остальном невеста моя оставалась по-прежнему дитя дитем; я чмокнул её в щёку, и щека была всё такая же горячая. Мне показалось, что я вообще никуда не уходил. Только собирался.
Моя комната трогательно соблюдалась в неприкосновенности. И на столе лежали некоторые забытые вещи — в частности, замшевый мешочек, вышитый бисером; служанка, как оказалось, даже почистила его от пыли, стёрла следы моих сапог…
Я запер за собой дверь и тяжело опустился в кресло.
Долгая зима — и весна, время, когда так хочется жить…
Рекотарсы никогда никому не служили. Оказать услугу — возможно, заключить сделку — куда ни шло…
Я взял мешочек в руки — почти с отвращением. Россыпи бисера казались реденькими, ни узора, ни рисунка…
Надо бы почитать книжку Аланиного деда. Относительно магов; пусть историю Дамира она замалчивает, но, может быть, другие полезные сведения…
Внутри мешочка было по-прежнему тепло. И совершенно пусто; я осторожно ощупал внутренние швы. Невинный мешочек. Маги? Кто такие маги?..
В дверь тихонько постучали:
— Господин Рекотарс… Господин Эгерт зовёт отужинать, нынче на ужин молочный поросёнок, рыба в муке с винным соусом, дыня, фаршированная клёрсами, грибы…
Надо будет спросить, что такое клёрсы, подумал я машинально.
И в этот момент рука моя, по рассеянности остававшаяся в мешочке, ощутила прикосновение.
— Да! — выкрикнул я громче, чем следовало. — Скажи господину Эгерту… сейчас иду!..
Холодная рука, обитающая в темноте по ту сторону замшевого мешочка, на мгновение исчезла. Секунду спустя я почувствовал, как за мой мизинец цепляется чужой, согнутый колечком палец; я обомлел: мири, мири навсегда…
«Поискал?»
— Ты врёшь мне, Чер… Чонотакс. Ты не можешь отменить Приговор!
«Ты действительно не веришь в мои силы? А может быть, просто не хочешь платить, желаешь, чтобы я освободил тебя даром?»
Я молчал. Рука Черно приятельски пожала мою ладонь.
«Не морочь себе голову, Ретано. Делай, как я говорю. Ладно, пусть это будет не служба… Пусть будет помощь. Бери девчонку, бери книжку и возвращайся».
Я стиснул зубы и изобразил ответное пожатие. Не потому, что мне так уж этого хотелось.
Из вежливости.
Согласно приличиям, сопровождать новобрачную в дом молодого мужа полагалось кому-либо из родственников или домочадцев, в крайнем случае доверенному лицу; Солль, как мне объяснили, не мог ни на
