Они шипят, всё время шипят!..
Кажется, над ямой склонились. Кажется, все, стоявшие и сидевшие на помосте, сейчас сгрудились вокруг, никакой плетень не удержит, сейчас мне на голову посыплются добровольцы…
Отдалённый галдёж. Неразборчивые выкрики. Мир тонет в шипении или это у меня в ушах шумит?
— Властью закона! Властью герцога Тристага!
Орать и бежать; я издал сдавленный звук, взмахнул руками, поскользнулся и грянулся в сплетение холодных змеиных тел. Перед глазами у меня оказалась плоская маленькая головка, разинулись челюсти, обнажая две загнутые влажные иглы, и я малодушно зажмурил глаза, потому что в следующее мгновение гадина вцепилась мне в лицо.
Боли не было. Было мерзостное прикосновение холодной морды, но я всегда полагал, что змеиный укус ощущается иначе…
Они кинулись на меня все разом.
Они выстреливали в меня упругими телами, точно как спущенные пружины; они сжимали челюсти, я получил уже сто порций яда, во всяком случае, должен был получить…
Публика над головой орала. Сорвалась и канула на дне ямы чья-то шляпа; я сидел, вжавшись спиной в холодную стенку, змеи уже изгрызли меня, как кость, наступило время мучительной смерти от яда…
Я ощутил тошноту. Потом вроде бы заболел живот, потом перестал; вопли над головой сменились недоумённым ропотом.
Я встал на четвереньки, и меня вырвало прямо на змеиные тела. Среди рептилий случился взрыв возмущения; публика примолкла. Вероятно, рвота — первый признак отравления…
Я сдержал стон. Перед глазами у меня стояло заплаканное лицо Танталь.
Живая сетка извивающихся тел. Новые позывы к рвоте. Сейчас я перестану чувствовать и видеть; там, наверху, уже понимающе переглядываются.
— Может быть, подымать? — негромко спросил кого-то палач. Его голос без труда прорывался сквозь пелену общего гула, вроде как чёрная нитка в сплетении белой пряжи…
Я опустил веки.
Мне давно пора быть мёртвым. Меня казнили; я никогда не дождусь весны…
— Рета-ано…
Этот голос был едва слышным, но из прочих голосов выпадал, вырывался, новая нитка в клубке белой пряжи, но теперь красная.
Я разлепил веки.
Неподалёку, у самой стенки, в полумраке змеиной ямы вились спиралью два зеленоватых тела. Этой парочке плевать было на приказ герцога, на публичную казнь и на общее змеиное дело; две змеи предавались самому важному, с их точки зрения, занятию — страстно любили друг друга…
— Подымайте!
В яме стало темнее, шум отдалился. Меня ухватили за бок железным крюком; с самого начала казни это была первая боль. Я машинально выругался и вцепился в железо, желая ослабить хватку; наверху теперь было совсем тихо, только два голоса обменивались короткими, неразборчивыми репликами.
Странное орудие потащило меня наверх; я удерживался за древко, изо всех сил желая избежать кровоподтёка на боку. Белесое небо рывками приближалось — и наконец затопило всё вокруг, мне померещилось, что весь мир завален бесцветным талым снегом…
Подо мной оказалась рогожка. Всё лучше, чем на голой земле.
— Господин лекарь, именем закона засвидетельствуйте смерть…
Я поднял голову.
Тучный длинноволосый мужчина стоял в двух шагах, глядел на меня округлившимися, но не утратившими властности глазами:
— Господин лекарь! Именем закона, властью герцога Тристага… засвидетельствуйте смерть!
Сильный человек. Волевой.
Господин лекарь приблизился; был он мал ростом, худощав и перепуган донельзя. Дрожащей рукой потянулся к моему запястью, но не решился коснуться, умоляюще оглянулся на мужчину с цепью.
— Именем закона! — грянул тот. Лекарь втянул голову в плечи и, содрогнувшись, взял меня за руку.
Вслед за ним я смотрел на собственную ладонь.
Просто рука. Моя рука. Безо всяких следов змеиного произвола. Чистая кожа… Красноватая от холода. Длинные пальцы. Аристократ, р-рогатая судьба…
А выше, на поддёрнутом манжете, — чуть проступающий из-под ткани серебряный стерженёк. Оборотная сторона приколотой к рукаву булавки…
— Да, — еле слышно пробормотал лекарь. — Свидетельствую… приговор свершён. Преступник мёртв.
Я сглотнул слюну; где-то там, в отдалении, стражники с копьями выталкивали со двора протестующую толпу. Палач отводил глаза, младший подручный его икал, старший угрюмо глядел в раскисшую землю. Лекарь прерывисто вздохнул.
— Закон свершён, — торжественно провозгласил обладатель цепи. Пожевал губами, проводил взглядом ворону, неспешно пересекавшую небо над двором; посмотрел мне прямо в глаза:
— Колдун?
— Нет, — сказал я одними губами.
— Властью герцога Тристага, — последний раз повторил наместник. В его голосе явственно слышалась усталость.
Больше всего я боялся, что вот так, пряча глаза, меня и похоронят на тюремном дворе. Приговор свершён. Преступник мёртв.
По счастью, законопослушность наместника не простиралась так далеко. Тёмной морозной ночью меня вывели на пустырь и свистящим шёпотом сообщили, что, если я ещё когда-нибудь попадусь на землях герцога, меня попросту повесят без суда и следствия…
Тот, кто изгонял меня, с удовольствием затянул бы петлю на моей шее, и не откладывая, прямо сейчас. Возможно, только страх перед законником-герцогом избавил меня от самосуда; как бы то ни было, но я бежал, бежал по подмёрзшему снегу, по толстому скрипучему насту, бежал так, что перехватывало дыхание.
— Ты гениальная актриса, — сказал я глухо.
Дорога была широкой и накатанной, настоящий тракт; повозки, ставшие теперь санями, катились почти бесшумно. В широких серебряных лентах, тянущихся по снегу за полозьями, поблёскивало солнце. Мы с Танталь сидели спиной к вознице и смотрели, как всё дальше остаются земли герцога Тристага.
— Ты гениальная актриса. Я почти поверил.
— Играть в жизни — распоследнее дело, — нехотя призналась Танталь.
— Но иначе бы меня…
— Да.
Я потрогал булавку на рукаве.
Мне не хотелось, чтобы Танталь знала о моём разочаровании. Потому как что взять со смертника: в какой-то момент мне захотелось поверить, что она любит меня и оплакивает. Она всё-таки незаурядная женщина… Я был… как бы сказать… польщён.
— До сих пор не могу понять, как работает эта штука, — пробормотал я, глядя в небо. — Где сила? Где власть? Надо полагать, если бы змея укусила меня в лесу, я бы помер? И никакая булавка…
Танталь усмехнулась:
— Меня сто раз змеи кусали… скверно. Разрезать ранку, отсосать яд, прижечь…
Меня передёрнуло.
Танталь перестала улыбаться:
— Змеи… были орудиями герцога. Выполняли его волю. ВЛАСТЬ, Ретано…
